Аргонавты Времени (сборник)

– Как птица! – ответил я.

– Не летите, пока мы не вернемся из школы, – попросил другой.

Тот вечер стал для меня чем-то вроде путешествия короля по стране. Я навестил Лаптона, пожилого ученого-садовода, и от меня не укрылось, что он расценивает мой визит как большую честь для себя. Он продемонстрировал мне свою новую оранжерею, упомянув, что теперь у него целых три акра теплиц, и показал всевозможные хитрые приемы, которые он применял для интенсивного роста; потом мы проследовали в дальний конец его старого цветника и полюбовались на пчел. Когда я вышел на улицу, оказалось, что моя свита все еще ожидает меня и к тому же успела пополнить свои ряды. Обогнув «Параморз», я заглянул в таверну «Бык и лошади» – просто так, пропустить стаканчик содовой с лимонным соком. Кругом только и говорили что о моем аэроплане. Стоило мне переступить порог, как посетители на мгновение умолкли, а затем засыпали меня вопросами. Забавно сегодня вспоминать, какое царило тогда возбуждение. Я удовлетворил их интерес, стараясь не слишком важничать, после чего направился с мисс Флайтмен в комнату для коммивояжеров, где мы принялись листать различные иллюстрированные журналы, сравнивая изображенные там аэропланы с моим аппаратом, – очень тихо и скромно. Все, буквально все, от мала до велика, подталкивали меня к полету.

Я особо подчеркиваю это потому, что, как мне скоро довелось узнать, приливы и отливы общественной благосклонности относятся к числу самых необъяснимых и переменчивых явлений на свете.

Лучше прочих мне помнится старый Чизмен, колбасник (чьих свиней я впоследствии задавил), снова и снова повторявший полным убежденности тоном: «Взлететь вам не составит никакого труда, не сомневайтесь. Взлететь будет нетрудно». Приговаривая это, он подмигивал и кивал другим видным лавочникам, собравшимся вокруг.

Взлететь и правда не составило труда. «Alauda Magna» оказался легок на подъем и, едва позади меня раздался рокот вращающегося мотора, оторвался от земли – хлоп, хлоп, – колеса приподнялись над полозьями, и аэроплан быстро понесся над лужайкой в сторону живой изгороди, окружавшей дом викария. Он двигался вперед, покачиваясь из стороны в сторону, точно дородная, но очень энергичная дама.

Я мельком увидел на нашей веранде свою храбрую мамочку, пытавшуюся сдержать слезы и полную гордости за меня; рядом с ней стояли обе служанки и старина Снейп. Потом мне пришлось сосредоточить все внимание на штурвале, чтобы не завалиться на груши в саду викария.

Еще при взлете я почувствовал несколько еле ощутимых толчков, и мне почудилось, будто я слышу гулкий удар по нашему новому предупредительному щиту с надписью «Лица, вторгшиеся на данную территорию, будут преследоваться по закону»; я также увидел толпу людей на дорожке между изгородями, разбегавшихся кто куда при моем оглушительно громком приближении. Но лишь после того, как полет завершился, я узнал, до чего додумался этот болван Снортикомб. Должно быть, он решил, что чудовище необходимо держать на привязи (объяснить по-другому ход его мысли я не могу), и прикрепил к концам крыльев канаты в дюжину ярдов длиной, прочно привязав их к двум железным стойкам, на которые обычно натягивали сетку для игры в бадминтон. Взлетая, «Жаворонок» рывком выдернул эти стойки из земли, и теперь они волочились за аэропланом, плясали, подскакивали и снова ныряли вниз – и отчаянно колошматили по всему, что оказывалось в пределах досягаемости. Как мне потом рассказывали, на узкой дорожке сильнее всего досталось старику Темплкому – на лысую голову бедняги обрушился жестокий удар. Затем мы раскурочили парники с огурцами в огороде викария, зашибли насмерть его попугая, рассеяв по ветру перья, раздробили верхнюю раму в окне его кабинета и едва не задели служанку, которая как раз высунулась из окна спальни в верхнем этаже. Разумеется, в те минуты мне об этом было неведомо – все вышеупомянутое происходило гораздо ниже линии полета. Я старался обогнуть дом викария (что удалось мне чудом) и не зацепить груши в дальнем конце сада (им я нанес легкую травму, и прицепленный к аэроплану груз оставил за собой россыпь листьев и веток). Хвала небесам, что маленький мотор фирмы «Джи-кей-си» был столь прочным!

После этого я некоторое время летел без помех, набирая высоту.

Управлять машиной оказалось намного труднее, чем я ожидал; мотор адски ревел, а штурвал дергался и сопротивлялся, как живое существо. Но я все же сумел направить аэроплан в сторону рыночной площади. Мы с рокотом пронеслись над лавкой зеленщика Станта – железные стойки несколько переделали его складское помещение, безжалостно превратив черепицу кровли в крошево, а дымовую трубу – в груду битого кирпича, лавиной рухнувшую на оживленный тротуар. Потом аппарат нырнул вниз – полагаю, одна из стоек на миг зацепилась за стропила крыши Станта, – и лишь ценой немалых усилий я сумел избежать столкновения с конюшнями «Быка и лошадей». Впрочем, это не совсем так: напоминающие лыжи посадочные полозья скользнули по коньку крыши, а левое крыло погнулось о верхушку дымовой трубы и в неуклюжих попытках высвободиться помялось еще сильнее.

Как мне позднее рассказывали, привязанные к аэроплану стойки промчались над запруженной людьми рыночной площадью в самой что ни на есть дьявольской манере, поскольку машина сперва сделала нырок, а затем опять устремилась вверх, – но мне сдается, что эта часть истории грешит изрядными преувеличениями. Никто не погиб, и между моим появлением над лавкой Станта, скольжением по крыше конюшни и столкновением с теплицами Лаптона прошло не больше полуминуты. Если бы толпа внизу проявила разумную осторожность, вместо того чтобы глазеть на меня, никто бы не пострадал. Не оповещать же заранее всех вокруг, что их может огреть железной штуковиной, которой вздумалось отправиться со мной в полет, – у меня и без того забот хватало. Если кто и должен был предупредить их, так это болван Снортикомб. Сказать по правде, все мое внимание было приковано к поврежденному невзначай левому крылу и к перебоям в работе одного из цилиндров, о чем я догадался по угрожающе-прерывистому рокоту мотора.

Пожалуй, мне можно поставить в укор, что старый Дадни навернулся с империала гостиничного омнибуса, однако за дальнейшие маневры последнего (он, проредив рыночные ряды, врезался в витрину лавки Чизмена) я определенно никакой ответственности не несу. Равным образом нельзя упрекать меня в том, что толпа дурно воспитанных бездельников решила удариться в бегство через груды беспечно расставленной здесь и там глиняной посуды и низвергнуть палатку, где торговали маслом. На меня просто свалили вину за их неприглядную выходку.

Утверждение о том, что я «упал» на теплицы Лаптона или «проехался» по ним, не вполне точно. «Срикошетил» – так одним словом можно описать мой путь через его участок.

Находясь внутри этой большой, парившей в воздухе конструкции, которая, если так можно выразиться, составляла со мной единое целое и, наперекор всем моим стараниям управлять ею, то взмывала вверх, то с треском падала на крышу очередной теплицы, я испытывал в высшей степени странное чувство. Наконец после пятого или шестого наскока я ощутил безграничное облегчение: машина стала уверенно набирать высоту!

Все неприятности, казалось, тотчас забылись. Сомнения в том, пригоден ли «Alauda Magna» для полета, исчезли: в воздушной стихии он, бесспорно, чувствовал себя вольготно. Мы пророкотали над стеной, которой замыкался участок; железные стойки, волочившиеся позади, все еще молотили по земле, но, кроме удара по корове, издохшей на следующий день, не причинили ни малейшего вреда никому и ничему на лугу Чизмена. Затем я начал подниматься – медленно, но неуклонно – и, убедившись, что аэроплан послушен моей воле, спикировал на свинарники Чизмена, желая еще раз продемонстрировать согражданам свое мастерство.

Я намеревался взлететь по спирали над деревьями и постройками и заложить крутой вираж вокруг церковного шпиля. До этого, сосредоточенный на нырках и рывках чудовища, которым управлял, и оглушенный шумом мотора, я почти не обращал внимания на то, что происходило внизу. Теперь же мне удалось различить небольшую группу людей во главе с потрясавшим вилами Лаптоном, которая наискось пересекала по краю луг Чизмена, и я с недоумением спросил себя, кого им вздумалось преследовать.

Устремляясь все выше, рокоча и покачиваясь, я окинул взглядом Хай-стрит и увидел ужасающий беспорядок, царивший на рыночной площади. В ту минуту я еще не связывал этот несусветный разгром со своим полетом.

Сотрясение от удара о флюгер заставило мотор заглохнуть. Ума не приложу, как меня угораздило налететь на эту злосчастную вертушку; возможно, погнутое о крышу дома Станта левое крыло помешало машине слушаться штурвала. Как бы то ни было, я ударился об эту аляповатую штуковину, покорежил ее и затем на протяжении нескольких бесконечно долгих секунд ожидал, что вот-вот рухну прямиком на рыночную площадь. С величайшим трудом я все-таки удержал аэроплан в воздухе (полагаю, люди, которых я не раздавил, могли бы выдавить из себя хоть слезинку благодарности за это), понесся дальше, цепляясь за верхушки деревьев Уитикомба, миновал их и понял, что мотор глохнет. Времени обозревать окрестности в поисках пригодного для приземления места не оставалось – равно как и возможности изменить курс. Я же не виноват в том, что четверть населения Минтончестера высыпала на луг Чизмена. Это был единственный шанс посадить машину, не разбившись в лепешку, и я им воспользовался. Я круто спланировал вниз, сделав все, что было в моих силах.