Архангельские рассказы

«Ну, Альберт Иванович, в чужих руках всяка рыбина толще кажется», — отвечаю я ему известной рыбацкой прибауткой, и оба мы с удовольствием хохочем.

Вопреки поверью

Последняя пятница июня, запланированная для рыбалки на реке, с утра не радовала погодой. Сильный холодный северо-восточный ветер обдавал арктическим холодом. Среди архангельских рыбаков существует поверье, что, если дует восточный ветер, а тем более северо-восточный, на рыбалку не суйся, рыба клевать не будет. Мы целый день перезванивались с хозяином катера и спорили, отменить или не отменить вечерний выход катера на рыбалку. Я, повинуясь своему хорошему настроению и бездоказательной вере в удачу и благому предчувствию, уговаривал товарища не ломать планы, убеждая, что к вечеру ветер стихнет и мы славно отдохнём на воде и, наконец, договорились встретиться на стоянке катеров после работы, вечером.

Однако к вечеру ветер не ослабел. По тёмной речной воде прыгали белые барашки волн — верный признак длительного и сильного ненастья. Гавань была забита катерами. Никто не решался впустую жечь бензин и тратить время и наживку на бесполезную рыбалку. В некоторых катерах, забравшись в кабины, сидели мужики, топили печурки, баловались винцом, не решаясь покинуть спокойную бухту. Мы с Володей последовали их примеру. Я достал из рюкзака бутылку с оранжевым напитком. «Апельсиновка», — представил я напарнику своё изделие и объяснил, что это крепчайший самогон-первач, настоянный на апельсиновых корках. После двух выпитых стопок «апельсиновки» капитан подобрел, обрёл уверенность и завёл двигатель, мы отдали швартовые вышли из гавани и, подгоняемые попутным шквалистым ветром, пошли против течения к острову Кего, к его южной окраине, туда, где начинается Никольский рукав. Обогнув остров с юга и пройдя по рукаву около километра, мы встали на якорь под берег острова, который полностью закрыл нас от ветра.

На берегу лежали огромные штабеля брёвен для распиловки на Кегостровском лесозаводе. Сильно пахло гниющей корой и прелыми опилками. Мы стояли в десяти метрах от кромки обрывистого берега. Тёмная вода спокойно струилась вдоль бортов. Набили хлебом сетку-кормушку и с увесистым камнем опустили за борт. Насадили бойких червей-полосатиков на остро отточенные крючки, забросили донки, по две с каждого борта. Катер стоял в затишье, ветер почти не доставал нас, только градусник, закреплённый на кабине, показывал плюс один. Кончики спиннингов и натянутые лески едва вибрировали от сильного отливного течения, но поклёвок не было.

Одетые по-зимнему, в полушубки и меховые комбинезоны, согреваемые «апельсиновкой» изнутри, мы благодушно наслаждались спокойствием, запахом свежей воды, дерева, криками чаек, сладким предчувствием удачной рыбалки. Вот дрогнул гибкий кончик удилища, ещё и ещё. Я хватаю спиннинг, кручу катушку и вытаскиваю пучеглазого, обильно покрытого слизью ерша. «Это гонец», — добродушно комментирует напарник. Колючие гонцы нечасто, но уверенно атаковали наши снасти, и Володя, каждый раз снимая ерша с крючка, не уставал повторять: «Ещё один гонец, ещё один гонец». Подразумевалось, что ерши-гонцы дают нам знать, что на подходе основные рыбьи косяки.

Ещё около часа мы сосредоточенно таскали гонцов, попивали «апельсиновку», неторопливо обменивались прогнозами на рыбалку. Вдруг ближайший ко мне кончик спиннинга и натянутая туго леска часто затряслись, завибрировали, показывая, что ерши привели к наживке леща. После непродолжительной паузы кончик снова завибрировал, и я подсёк невидимую рыбу. Выбирая катушкой лесу, сразу почувствовал тугие, упругие толчки, которые передавались по натянутой снасти и удилищу в руку. Подматывая леску, кричу напарнику: «Подсачник, давай подсачник!». На поверхности показывается лещ, он упирается, шлёпает хвостом по воде, пытается нырнуть в глубину, но тугая леска и течение поднимают его опять на поверхность воды. Я натянутой леской поднимаю голову леща из воды и, не давая слабины, плавно подматываю катушкой лесу и направляю его, лежащего на боку, в подставленный товарищем сачок. «Ого, килограммовый!» — задорно поблёскивая очками, говорит он, протягивая мне сачок. Лещ бьется в сетке подсачника, я с удовольствием разглядываю его вытянутые трубой губы, желтовато-серебряную чешую боков и тёмно-зелёную спину. Через минуту затрещал, завибрировал спиннинг у Володи, видать, гонцы действительно привели хороший лещовый косяк. Помогаю подсачником поднять и эту добычу.

Холодный шквалистый ветер загнал в протоку косяки рыбы, и она жадно набросилась на нашу наживку. Обычно лещ, держась головой вниз, своими губами-трубой всасывает со дна наживку и, когда чувствует, что укололся о крючок, трясёт головой, стараясь избавиться от опасности. Эта вибрация по натянутой течением леске и передаётся на кончик удилища.

В продолжение следующих двух часов поклёвки следовали одна за другой. Каждый из нас оставил в работе по одному спиннингу, так как мы не успевали обслуживать по два сразу. При этом сразу проявилась слабая подготовленность отдельных деталей снасти к настоящей рыбалке: то ржавый крючок сломается, то поводок порвётся или запутается, то при забросе донки образуется «борода» из запутанной лески.

Постепенно клёв стал стихать. Отливное течение слабело, и на самой малой воде клёв совсем прекратился. Мы забрались в тёплую натопленную кабину, напились горячего чая с «апельсиновкой», перекусили и, довольные и счастливые, что не поддались пораженческим настроениям и не поверили дремучему поверью, легли спать.

Ранним утром, выйдя на палубу, я увидел, что вода повернула вниз и пора снова взяться за спиннинги. Ветер немного ослаб, высокие перистые облака розовели на холодном бледно-голубом небе. Сменив на крючках наживку, снова стали ждать поклёвок. Через час течение ещё усилилось. Но рыба словно спала — ни поклёвки. Надо переставить катер дальше от берега, наконец сообразили мы. Рыба ночью стоит в берегу, а утром уходит в реку, вспомнили мы рыбацкую мудрость. Катер переставили метров на тридцать от берега. Клёв постепенно возобновился. Мы опять с азартом снимали с крючков довольно крупных подлещиков и лещей, радостно перебрасываясь короткими шутками и восклицаниями. Примерно через час клёв стал спадать и постепенно прекратился. Мы вытащили и прополоскали от хлеба сетку-кормушку на радость крикливым чайкам, которые большой стаей с пронзительными криками устремились за уплывающим по течению хлебом, вытащили залепленный илом и водорослями якорь и пошли вниз по течению на катерную стоянку. На катере в большом мешке из-под сахара лещи ворочались, били хвостами, пускали пузыри и недовольно ворчали.

Катер шёл мимо пустого городского пляжа с грибками и скамейками. С правого борта медленно проплывала безлюдная набережная с памятниками и обелисками, Дворец пионеров, театр, Красная пристань, яхт-клуб, здание мореходки.

В гавани, куда мы вскоре пришли, владельцы судов сбежались к нашему катеру, разглядывали ещё живых лещей, взвешивали на руке неподъёмные мешки с рыбой, недоверчиво задавали вопросы. После этого некоторые капитаны катеров стали заводить двигатели и отчаливать в сторону Кегострова, а ветер на реке тем временем окончательно стих, и чайки плавали в протоке, обещая назавтра хорошую погоду.

Случай на пляже

Блистающий июнь в разгаре. Только-только отцвела черёмуха, жёлтые цветы одуванчиков начинают превращаться в пушистые серебряные шары, белые ночи отдают зимние долги света и солнца, которое, глубокой ночью коснувшись горизонта, раскрасило небосклон и редкие облака причудливыми оранжево-розовыми красками и снова покатилось вверх, к зениту, создавая иллюзию бесконечного праздника лета.

Мы окончили второй курс института, получили стипендию и деньги за халтуру по разгрузке картофеля и вот, богатые и беспричинно счастливые, расположились на громадном песчаном пляже в самом центре Архангельска на берегу Двины, напротив острова Кего. Вода в реке ещё ледяная, загорающих на пляже мало, но солнце припекает ощутимо. Мы заняли пляжный грибок со скамейками, разложили снедь: хлеб, зелёные перья лука, громадные жёлтые солёные огурцы, ливерную колбасу, бутылки с вином и лимонадом. Пьём за окончание семестра, за двести тонн выгруженной два дня назад картошки, за начало каникул.

На реке оживлённое движение: катера и буксиры снуют взад и вперёд, разгоняя упругую волну прибоя. Белоснежные пассажирские теплоходы и «ракеты» на подводных крыльях развозят пассажиров по бесчисленным островам и протокам дельты, большие морские теплоходы медленно, осторожно двигаются вдоль фарватера в сторону лесозаводов и порта Бакарица и обратно, на Кегострове ревут мощные двигатели — взлетают и садятся самолёты местных линий.

Пикник протекает неспешно: кто лежит, пригревшись на песке, прикрываясь рукой от солнца, кто забрёл в воду и решает — нырять или не нырять, кто увлёкся беседой и что-то доказывает собеседнику, размахивая руками.

Сашка добровольно следит за едой, нарезает хлеб, огурцы, селёдку, делает бутерброды, разливает вино. У него широкое, скуластое лицо, по-азиатски узковатые глаза с тяжёлыми веками, быстрые, умелые руки. Боря и Женька затеяли схватку. Боря — с накачанной борцовской шеей, выпуклой грудью и рельефными бицепсами, тем не менее, на фоне квадратной атлетичной фигуры Женьки Кондратьева по кличке Батько Квадратько не выглядел фаворитом. Я тоже лежу на спине, греюсь на солнце, прикрыв глаза газетой, и вспоминаю бесконечную, однообразную разгрузку картофеля и ощущаю надоедливый запах складской пыли.