Арина Родионовна

Тогда толпой с лазурной высоты На ложе роз крылатые мечты, Волшебники, волшебницы слетали, Обманами мой сон обворожали. Терялся я в порыве сладких дум; В глуши лесной, средь муромских пустыней Встречал лихих Полканов и Добрыней, И в вымыслах носился юный ум… (I, 146–147).

А «пушкинята» между тем росли, всё чаще гляделись в зеркала, меняли платьица, костюмчики и игрушки. У Оленьки появились гувернантки; большую роль стал играть состоявший при Саше почти тридцатилетний дядька Никита Козлов (тот, как известно, не покинул своего питомца до самой святогорской могилы). Мальчик с «африканскими чертами физиономии» (М. Н. Макаров) развивался особенно быстро: он внимательно вслушивался в литературные разговоры именитых гостей, выказывал «охоту к чтению» (XII, 308)и протоптал тайную дорожку в библиотеку отца; пытался заниматься сочинительством и смешил сверстников французскими эпиграммами и баснями; выезжал на детские балы и уже деловито влюблялся. «Он стал резов и шаловлив», — вспоминала пушкинская сестра ^[174] .

174

ПВС-1. С. 44.

Да и избалованный Надеждой Осиповной Лёвушка Пушкин. «родному брату брат», едва выйдя из пелёнок, торопился догнать старших, и бдительный нянькин дозор порою докучал ему.

Дети начали учиться. Первой их наставницей в русской грамоте и чтении была бабушка Мария Алексеевна. «Женщина замечательная, столько же по приключениям своей жизни, сколько по здравому смыслу и опытности, — писал о М. А. Ганнибал П. В. Анненков. — Барон Дельвиг ещё в Лицее приходил в восторг от её письменного слога, от её сильной, простой русской речи. К несчастью, мы не могли отыскать ни малейшего образчика того безыскусного и мужественного выражения, которым отличались её письма и разговоры» ^[175] . Как и Арина Родионовна, бабушка взяла за правило регулярно рассказывать детям сказки и семейные легенды.

175

Анненков.С. 12.

Затем наступил черёд учителей и гувернанток «приватных», сиречь приглашаемых: русских, французов, немки и англичанки. Попадались среди этой публики и «дельные» лица, кое-чему сестра с братом от них, безусловно, научились, однако при оценке деятельности педагогов не будем забывать и позднейших пушкинских высказываний относительно «недостатков» полученного им «проклятого» образования (XIII, 121).Впоследствии Л. С. Пушкин, говоря об Александре, подчёркивал: «Вообще воспитание его мало заключало в себе русского; он слышал один французский язык…» ^[176]

176

ПВС-1. С. 58. Выделено Л. С. Пушкиным.

Первоначальные привязанности нередко забываются детьми, вытесняются из их сердец иными, более зрелыми, увлечениями. В доме Пушкиных такого, к счастью, не случилось. «Пушкинята» взрослели, обретали новые интересы и круги общения — но при этом не отдалялись от «общей няни», не разжаловали её в едва замечаемую, завершившую свою миссию, прислугу. Они, быть может и незаметно для себя, сроднилисьс Ариной Родионовной [177] . А крепостная баба, души не чаявшая в Ольге и Александре, в неразлучных «голубушке» и «дружочке», верно, и мечтать не могла о подобной планиде.

177

Лев Сергеевич Пушкин, добрый, беспечный и эгоистичный, рос и вырос всё-таки другим: он относился к Арине Родионовне как к няньке,более «традиционно».

«Так праведнику воздаётся на земле…» (Притч., 11, 31).

Возможно, уже тогда, в Москве и Захарове, Александр Пушкин, недополучивший толики материнской любви от Надежды Осиповны, стал t^ete-`a-t^ete называть «мамушкой» или даже «мамой» свою няню ^[178] . А потом, на протяжении всей творческой жизни, то есть целых двадцать лет, поэт не уставал повторять, что Арина Родионовна с самого начала(а вовсе не со времён ссылки в Михайловское или лишь там, как заявляют некоторые) была для него существом очень дорогим; была любящей, никем не заменимой наставницей и врачевательницей «ран сердца» (III, 1007).Подтверждение сказанному мы находим в отрывке «Сон» (1816), в «Евгении Онегине», в черновиках стихотворения «…Вновь я посетил…» (1835) и в иных произведениях.

178

По предположению Л. А. Виноградова, пушкинские величания няни восходят к французскому слову «maman» («мам а »): «„Мам а “ со столь необычным для русского уха ударением есть не что иное, как французское „maman“, в котором „n“ не слышится и которое всегда означало не только родную мать, но и вообще старшую женщину, наставницу; к такому словоупотреблению был приучен и поэт. Да и в московском говоре <…> мама было равнозначно с няней, независимо от того, была ли она кормилицей» (Виноградов Л. А.Детские годы Александра Сергеевича Пушкина в Немецкой слободе и у Харитония в Огородниках // А. С. Пушкин в Москве. М., 1930. С. 33).

Что бы ни утверждали отдельные авторы, а детство у поэта всё ж таки было:

С подругой обнимуся Весны моей златой… (I, 32). Но детских лет люблю воспоминанье… ( I, 146). С какою тихою красою Минуты детства протекли… (I, 190).

«Тихая краса» — это и неброское очарованье родной природы, и завораживающие шёпотные рассказы при лунном свете, и безыскусная, лишённая патетики, жертвенная любовь ближнего…

«Тихой красе» своего младенчества и ранней юности Александр Пушкин в значительной степени был обязан Арине Родионовне.

Предвоенный 1811 год отмечен рядом важных для Арины Матвеевой событий.

Она наконец-то выдала замуж младшую дочь Марью — за Алексея, сына Никитина Андреева (1791–1841), зажиточного захаровского крестьянина. Невесте тогда шёл двадцать второй год, а жениху исполнилось двадцать ^[179] .

В первые месяцы того же года стеснённая в средствах Мария Алексеевна Ганнибал взяла да и продала Захарово (ранее бабушка уже заложила сельцо в Московском опекунском совете). Почти все приписанные к имению крепостные крестьяне перешли к новой владелице, полковнице X. И. Козловой. Лишь немногие, в их числе родственники няни, были сохранены за М. А. Ганнибал («проданы г-же Ганнибаловой») и переведены в Псковскую губернию, в сельцо Михайловское. Не попала в этот список только замужняя Марья, дочь Арины Родионовны. О. С. Павлищева вспоминала про няню: «Она и слышать не хотела, когда Марья Алексеевна, продавая в 1811 году Захарово, предлагала выкупить всё семейство Марьи. „На что вольная, матушка; я сама была крестьянкой“, — повторяла она» ^[180] .

179

Ульянский.С. 31, 109.

180

ПВС-1. С. 43–44.

Так Марья Фёдорова насовсем осталась в Захарове — и, оставшись, навсегда запомнила юного отрока, в начале столетия привозимого в сельцо из Москвы: «Смирный был, тихий такой, что Господи! Всё с книжками бывало… Нешто с братцами когда поиграют, а то нет, с крестьянскими не баловал… Тихие были, уваженье были дети» ^[181] .

Ей, Марье, ещё довелось свидеться с Пушкиным через много лет.

Арина же Родионовна, в ту пору встретившая свою пятьдесят третью весну, похоже, уже считала жизнь завершающейся: недаром она говорила о себе в прошедшем времени («была крестьянкой»). Вязать чулки, иногда готовить лакомства детям, толковать с ними про «стародавних бар» (H. М. Языков) да ждать— чем не достойное занятие?

181

Книга воспоминаний о Пушкине. С. 9.

В конце зимы Сергей Львович и Надежда Осиповна вдруг куда-то надолго отлучились из московской квартиры на Большой Молчановке. А когда Пушкины вернулись, то няня узнала, что ездили барин с барыней в Петербург, где высокие покровители помогли им пристроить старшего сына в очень солидное учебное заведение: Александр будет воспитываться в только что созданном Императорском Царскосельском лицее. Там ему, сообразно с монаршей волей, предстоит осваивать «предметы учения, важным частям государственной службы приличные и для благовоспитанного юноши необходимо нужные» ^[182] .

182

Бартенев.С. 65.

Хоть и богат был 1811 год на происшествия [183] — но эта новость стала для Арины Родионовны особенной. Было от чего загрустить няне: «пушкинята» начинали оперяться и покидать родимое гнездо, еёгнёздышко.

Уехал мальчик в северную даль до обидного скоро: во второй декаде июля, на самой макушке лета. Сопровождал его в поездке дядюшка — поэт, велеречивый фразёр и масон Василий Львович Пушкин, которого наша героиня, возможно, знала ещё со времён Суйды.

183

Напомним ещё об одном, опять же печальном: 15 мая 1811 года в доме на Большой Молчановке скончалась Ульяна Яковлева, нянька Александра. Вообще эта арбатская квартира была для Пушкиных поистине роковой: ранее, 12 сентября 1810 года, тут угасла (не дожив и до двух лет) Софья Пушкина, а вслед за нею, 27 декабря 1810 года, умер и пятимесячный Павел.

После проводов школяра Арина Родионовна наверняка зашла, тяжеловато ступая, в расположенный по соседству с их домом храм Николы Чудотворца, что на Курьих ножках, и поставила свечку, помолилась за раба Божия Александра. Воздушных замков она не строила и о встрече едва ли просила: по слухам, её «ангелу» (XIII, 323)предстояло жить в Петербурге взаперти и он мог выбраться из клетки разве что к концу десятилетия ^[184] — через целую вечность…

184

Императорский лицей в Царском Селе был учебным заведением закрытого типа и отлучки оттуда (даже во время вакаций) позволялись воспитанникам лишь в исключительных случаях. Программа обучения лицеистов состояла из двух курсов, по три года каждый. См., напр.: Руденская С. Д.Царскосельский — Александровский лицей: 1811–1917. СПб., 1999. С. 27–28, 39–40.