Арина Родионовна

Однако Пушкина, оказавшегося в «совершенном уединении» (XIII, 129),в царстве «скуки смертной» (XIII, 118)по-прежнему одолевали мрачные мысли. Он вовсю строил опасные планы. «Заветной мечтой поэта <…> сделалось одно, — утверждал впоследствии П. В. Анненков, — бежать от заточения деревенского, а если нужно, то и из России» ^[279] . Глухие намёки на это есть и в пушкинских стихах, и в переписке с братом, и в письме осведомлённой П. А. Осиповой к В. А. Жуковскому от 22 ноября 1824 года. Тригорская помещица буквально умоляла Василия Андреевича выручить Пушкина из ссылки, иначе «его талант, его поэтический гений» могли захиреть: «Наш Псков хуже Сибири, а здесь пылкой голове не усидеть» ^[280] .

279

Цит. по: Вересаев В. В.Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1990. С. 237.

280

РА. 1872. № 12. С. 2359–2361.

Между тем приблизилась зима.

В целях экономии ряд помещений в господском доме (включая и залу с бильярдом) наглухо закрыли и перестали топить там печи.

Арина же Родионовна с наступлением холодов перебралась из своего летнего флигеля («домика няни») в главное строение и заняла комнату напротив пушкинской. «Комната Александра была возле крыльца <…>, — вспоминал редкий его гость. — В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, шкаф с книгами и проч. и проч. Во всём поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожжённые кусочки перьев <…>. Вход к нему прямо из коридора…» ^[281]

281

ПВС-1. С. 106 (из «Записок о Пушкине» И. И. Пущина).

Другой визитёр, H. М. Языков, оставил нам поэтическое описание пушкинской кельи:

Вон там — обоями худыми Где-где прикрытая стена, Пол нечинённый, два окна И дверь стеклянная меж ними; Диван под образом в углу, Да пара стульев…

В хозяйственные дела по дому и поместью Пушкин почти не вмешивался.

А в обители няни поставили «множество пяльцев»: там с некоторых пор постоянно собирались крестьянки-швеи и трудились под началом Арины Родионовны. Среди этой «молодой команды» была и восемнадцатилетняя Ольга Калашникова, дочь управляющего («особливо доверенного человека Сергея Львовича Пушкина и семьи Пушкиных» ^[282] ), вскоре пополнившая «Дон-Жуанский список» поэта и на многие месяцы ставшая его «крепостной любовью».

282

Щёголев.С. 13.

«Сижу дома да жду зимы», — сухо сообщал Александр Пушкин сестре 4 декабря 1824 года (XIII, 127).Разве мог он, страстно мечтавший о воле,тогда допустить, что впереди — целых две михайловских зимы и около двух лет затворничества?

Но без этих двух лет и без своей дряхлой подруги [283] Арины Родионовны поэт, видимо, так и не вырос бы в «единственное явление русского духа», да и как человек «во многом был бы, может, другим» ^[284] .

283

«Слово, задушевнее и любовнее которого вообще нет в его (пушкинском. — М. Ф.)словаре» (В. Ф. Ходасевич).

284

Непомнящий.С. 127.

Утренние и дневные часы Пушкин обычно посвящал поэтическим трудам, работал он также и над записками (позднее уничтоженными). Затем — довольно поздно — обедал. (Кухаркой, и, похоже, отменной, была в Михайловском Неонила Анафриева ^[285] , а прислуживала за столом, «набирала обед», наша героиня.) После трапезы поэт садился на лошадь или пешком отправлялся в Тригорское. Возвращался оттуда к вечеру, нередко уже в темноте.

И почти все пушкинские вечера безраздельно принадлежали «мамушке».

285

Козмин В. Ю.Неонила — кухарка в Михайловском // Пушкин и его современники: Сборник научных трудов. Вып. 2 (41). СПб., 2000. С. 276–277.

«При завываньи бури» (III, 1007)Арина Родионовна вела неспешные беседы с «ангелом» — о них Пушкин через десятилетие написал так:

Её простые речи и советы И полные любови укоризны Усталое мне сердце ободряли Отрадой тихой… (III, 995–996).

Сходили на нет беседы — начинались негромкие нянины песни, а чаще всего приходил черёд её сказок, знакомых

От малых лет — но всё приятных сердцу Как шум привычный и однообразный Любимого ручья… (III, 998).

Эти сказки, равно как и сама Арина Родионовна, были отмечены в пушкинских письмах конца 1824-го — начала 1825 года. «…Вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания, — сообщал поэт брату в середине ноября. — Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!» (XIII, 121).Спустя три недели он оповестил о том же и Д. М. Шварца: «…Вечером слушаю сказки моей няни, <…> она единственная моя подруга — и с нею только мне нескучно» (XIII, 129).А князю П. А. Вяземскому было поведано 25 января 1825 года: «…Живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни» (XIII, 135).

О старушке Пушкин упомянул и в письме к сестре Ольге, написанном 4 декабря 1824 года: «Няня исполнила твою комисию, ездила в Св<ятые> горы и отправила панихиду или что было нужно [286] . Она цалует тебя…» (XIII, 127).

Вероятно, в ноябре 1824 года поэт занёс в так называемую «третью масонскую» тетрадь (ПД № 836) семь народных сказок: «Некоторый Царь задумал жениться…» [287] , «Некоторый царь ехал на войну…», «Поп поехал искать работника…», «Царь Кащей безсмертный…», «Слепой Царь не веровал своей жене…», «О святках молодыя люди играют игрища…» и «Царевна заблудилася в лесу…» ^[288] .

286

Речь шла о панихиде по Анне Львовне Пушкиной, тётке поэта, которая скончалась в Москве 14 октября 1824 года.

287

Эту сказку, в иной редакции, Пушкин записал (возможно, чуть раньше или чуть позже) и во «второй кишинёвской» тетради (ПД № 832) (XVII, 361).

288

Рукою Пушкина: Несобранные и неопубликованные тексты / Подг. к печ. и коммент. М. А. Цявловского, Л. Б. Модзалевского, Т. Г. Зенгер. М.; Л., 1935. С. 405–413.

П. В. Анненков, напечатавший (в Приложениях к «Материалам для биографии Александра Сергеевича Пушкина»; 1855) некоторые из этих сказок, нисколько не сомневался, что они зафиксированы со слов Арины Родионовны. Так же впоследствии думали и иные авторитетные пушкинисты (к примеру, М. А. Цявловский). Отдельные учёные, правда, замечали, что «в своих родовых деревнях Пушкин слыхал сказки и от других лиц, не только от няни», однако тут же они добавляли: «Нет сомнения, что Арина Родионовна была выдающаяся сказочница, которая рассказывала художественно и прекрасным русским языком» ^[289] . Тем самым исследователи, изучавшие записанные поэтом сказочные тексты, косвенно всё же признавали источником этих текстов нянюшку Пушкина.

289

Чернышёв В. И.Пушкин и русские сказки. Записи // Сказки и легенды пушкинских мест. М.; Л., 1950. С. 279–280. Ср.: Иезуитова Р. В.«Жених» // Стихотворения Пушкина 1820–1830-х годов: История создания и идейно-художественная проблематика. Л., 1974. С. 35–36.

Публикуя в 1855 году три «рассказа Арины Родионовны», П. В. Анненков оценил их довольно сдержанно: «Они поражают вообще хитростью и запутанностью содержания, которое иногда трудно и разобрать. <…> Изложение Пушкина, однако же, чрезвычайно бегло и едва даёт понятие о самом цвете и физиономии, так сказать, няниных рассказов» ^[290] . Но в XX веке фольклорист М. К. Азадовский, более глубоко проанализировавший все семь«сказок Арины Родионовны», их состав и характер, пришёл к совершенно противоположным выводам ^[291] .

290

Анненков.С. 389.

291

Далее мы цитируем (с указанием страниц в тексте) очерк М. К. Азадовского «Сказки Арины Родионовны» по изд.: Азадовский М. К.Литература и фольклор. Л., 1938. С. 273–292.

Учёный обнаружил, что в михайловских текстах поэта «есть некоторые особенности, которые позволяют говорить о некоем единстве этих записей и приурочить — если и не все тексты, то во всяком случае главнейшие — одному лицу, именно Арине Родионовне» (с. 275). К таковым особенностям можно, в частности, отнести «отчётливую печать женской манеры рассказывания» (с. 275–276) и «единство приёмов повествования» (с. 276).

В ходе анализа самих сказок М. К. Азадовский установил, что тексты Арины Родионовны порою выгодно отличаются от тематически близких им фольклорных текстов «большой стройностью, разработанностью отдельных эпизодов и наличием некоторых любопытных деталей, отсутствующих в других известных нам редакциях» (с. 277); что пушкинская старушка мастерски «владела тем, что называется „сказочной обрядностью“» (с. 287): чётко соблюдала закон трёхчленности, прибегала к рифмовке, игре слов и т. п. (с. 287–289); что она «обогащала сказку новыми деталями, создавала психологические образы, вплетала в фантастическую ткань реалистические штрихи, переводя тем самым сказочное повествование в план близкой и знакомой действительности» (с. 289).