Артур и Джордж

– Да, она сообщает свое имя – Джун и теперь ищет букву… букву «эр», да, «эр»… Ричардс, правильно?

Эти слова будто сдернули с места какого-то мужчину; тот кричит:

– Где она? Где ты, Джун? Джун, говори со мной. Покажи мне наше дитя!

В полной растерянности он озирается по сторонам, пока к нему со смущенным видом не подходит пожилая чета, которая пытается оттащить его назад.

Как ни в чем не бывало миссис Робертс, будто и не заметив этого вмешательства по причине своей полной концентрации на голосе духа, произносит:

– Ее послание: в постигшем вас горе они с малышкой наблюдают за вами и окружают заботой. Они ждут вас на дальней стороне. У них все хорошо, и вам они желают только хорошего; встреча уже близка.

Похоже, духи теперь ведут себя более организованно. Устанавливаются личности, передаются вести. Мужчина разыскивает дочку. Она увлекается музыкой. У него в руках раскрытая партитура. Сначала устанавливаются инициалы, потом имена. Миссис Роберт передает сообщение: дочери этого человека помогает дух великого музыканта; если она и впредь будет стараться, дух не оставит ее своим покровительством.

Для Джорджа вырисовывается определенная схема. Передаваемые вести, как утешительные, так и ободряющие, а иногда и смешанные, носят самый общий характер. Равно как и установление личностей, по крайней мере на первых этапах. А потом возникает какая-то решающая подробность, которую женщина-медиум выискивает дольше обычного. Джорджу сомнительно, что эти духи, если они и впрямь существуют, на удивление малоспособны обозначить самих себя и так долго играют в угадайку с миссис Робертс. Не уловка ли эта предполагаемая трудность обмена сообщениями между двумя мирами? Не призвана ли она нагнетать драму, а точнее, мелодраму вплоть до кульминационного момента, когда кто-нибудь из зрителей закивает, или поднимет руку, или вскочит, словно вызванный по имени, или закроет лицо ладонями от изумления и радости?

Вполне возможно, это и есть хитро задуманная угадайка: должна же быть статистическая вероятность того, что в такой огромной аудитории у кого-нибудь инициалы, а там и имя совпадут с объявленными и медиум сможет умно выстроить фразы, чтобы навести мысль на этого кандидата. А может, это попросту откровенный обман: по залу распределены подставные лица для убеждения, а то и для заманивания особо доверчивых. Есть и третья возможность: те, кто кивает, поднимает руки, вскакивает или ахает, действительно застигнуты врасплох и действительно верят в установление контакта, но лишь потому, что некто из их окружения – не исключено, что истовый спиритуалист полон решимости распространять свою веру даже самыми беззастенчивыми способами, – заранее сообщил нужные сведения организаторам. Скорее всего, заключает Джордж, именно так и делается. А вероломство лучше всего удается там, где умело используется смесь правды и вымысла.

– А теперь весть от одного господина, очень уважаемого и достойного, который ушел десять-двенадцать лет назад. Да, приняла, он сообщает мне, что ушел в тысяча девятьсот восемнадцатом году. – («В точности как мой отец», – думает Джордж.) – Ему было семьдесят пять лет. – («Странно: отцу было семьдесят шесть…») Затяжная пауза, а потом: – Он был высокодуховным человеком.

Тут руки и шея у Джорджа покрываются гусиной кожей. Нет, быть такого не может. Он леденеет на месте, плечи застывают, неподвижный взгляд устремлен на сцену в ожидании следующего хода медиума.

Женщина поднимает голову и начинает разглядывать верхние части зала, между ложами яруса и галеркой.

– Он говорит, что ранние годы провел в Индии.

Джордж приходит в ужас. Никто, кроме Мод, не знал, где его корни. Вероятно, это была смутная догадка, но если точнее – совершенно правильная, исходящая от человека, который предположил, что в зале будут присутствовать люди, так или иначе связанные с сэром Артуром. Да нет, взять хотя бы сэра Оливера Лоджа: он, как и многие из самых знаменитых и респектабельных, отделался телеграммой. Не мог ли кто-нибудь опознать Джорджа у входа? В принципе такое возможно… но тогда как организаторы узнали год смерти его отца?

Теперь миссис Робертс простерла руку и указывает на ложи верхнего яруса в противоположной стороне зала. У Джорджа начинается зуд, словно его бросили нагишом в крапиву. Он думает: «Я этого не вынесу, это близится, спасения нет». Взгляд и простертая рука медленно обводят гигантский амфитеатр, держась на одном уровне, как будто следя за духом, который вопрошающе переходит от ложи к ложе. Все логичные умозаключения Джорджа, сделанные минуту назад, гроша ломаного не стоят. Сейчас с ним заговорит отец. Его родной отец, всю жизнь служивший Англиканской церкви, собирается с ним заговорить через посредство этой… невероятной женщины. Чего же он хочет? Какая весть может оказаться настолько неотложной? Что-нибудь насчет Мод? Отеческий упрек сыну в ослаблении веры? Или же на него сейчас обрушится какой-то жуткий приговор? В состоянии, близком к паническому, Джордж ловит себя на том, что желал бы увидеть рядом с собой мать. Но мать умерла шесть лет назад.

По мере того как голова ясновидящей медленно поворачивается, а рука остается на прежнем уровне, Джорджу становится еще страшнее, чем в тот день, когда он сидел у себя в конторе, зная, что вот-вот раздастся стук в дверь и войдет полицейский, чтобы арестовать его за преступление, которого он не совершал. Теперь из него вновь делают подозреваемого, на которого сейчас укажут в присутствии десяти тысяч очевидцев. Он уже думает, что нужно просто вскочить со своего места и пресечь мучительное ожидание выкриком: «Это мой отец!» После этого он, скорее всего, лишится чувств и выпадет из ложи в партер. А может, у него случится припадок.

– Его имя… он сообщает мне свое имя… Начинается на «Ш»…

А голова все поворачивается, поворачивается, выискивая одно-единственное лицо в верхних ложах, выбирая знаменательный миг узнавания. Джордж совершенно уверен, что все смотрят только на него – и вот-вот будут точно знать, кто он такой. Но если совсем недавно он жаждал узнавания, то сейчас сжимается от одной этой мысли. У него возникает желание укрыться в самом глубоком подземелье, в самой отвратительной тюремной камере. Он думает: «Этого не может быть, этого просто не может быть, мой отец никогда бы так не поступил, я, кажется, сейчас замараю исподнее, как случалось в детстве по пути домой из школы, потому-то, наверное, он и направляется ко мне: хочет напомнить, что я ребенок, показать, что его авторитет пережил его самого… да, вот это, пожалуй, будет по-отцовски».

– Имя мне известно… – (Джордж сейчас завопит. Потеряет сознание. Свалится с балкона и ударится головой о…) – Его имя – Шон.

Тут в нескольких ярдах слева от Джорджа вскакивает какой-то мужчина, его ровесник, и начинает делать знаки в сторону сцены, сигнализируя, что признал этого рожденного в Индии старца, ушедшего семидесятипятилетним в тысяча девятьсот восемнадцатом году, и едва ли не требуя его в свое единоличное распоряжение, как ценный приз. Джордж ощущает над собой тень ангела смерти; холод пробирает до костей, тело покрывается липким потом, сил нет, а угроза не отступает, пришло невыразимое облегчение, а с ним глубочайший стыд. И в то же время какая-то часть его существа потрясена, заинтригована, пугливо недоумевает…

– А сейчас рядом со мной дама лет сорока пяти или пятидесяти. Она ушла в тысяча девятьсот тринадцатом. Упоминает город Морпет. Замужем никогда не была, но у нее весть для некоего джентльмена. – Миссис Робертс опускает взгляд на уровень сцены. – Она что-то говорит о лошади. – Пауза. Миссис Робертс вновь свешивает голову, поворачивает ее вбок, прислушивается к советам. – Теперь я знаю ее имя. Эмили. Да, она уточняет: Эмили Уилдинг Дэвисон. У нее имеется сообщение. Она устроила эту встречу для передачи послания некоему джентльмену. Думаю, она известила его с помощью планшетки или доски «уиджа», что сегодня появится именно здесь.