Азимут бегства

77

Медленно тянутся томительно долгие летние дни. Римляне в отпусках — кто путешествует за границей, кто веселится на внушительных загородных виллах. Рано утром в город пробрался сильный ветер, да так и остался на весь день. Клубы пыли летают по булыжным мостовым, как дикие всадники призрачной орды. Из своего окна Исосселес видит ворота Святой Анны и жилой многоквартирный дом напротив. Он не знает, как туда попасть, но зато великолепно видит, как оттуда выходят.

Приклад винтовки упирается в плечо. Под подоконником вдоль стены тянется полка. Исосселес кладет оружие на нее, поднимает его, снова кладет. Падре ест хлеб, откусывая его мелкими кусочками, — во рту сухо, и еда не доставляет ему никакой радости. Ему пришлось обойти три магазина, прежде чем он смог купить этот батон. Распоряжением мэрии многие булочные в августе прекращают работу. Большинство других магазинов вообще закрыты. В голове звучит старинная песня путника, которую он вспомнил впервые с тех времен, когда жил в Бразилии. Звучит хор, который невнятно тянет забытые слова. В тех местах, где слова знакомы Исосселесу, — звучит соло. Вся песня — перечисление разных мест, мест, не связанных с определенной страной, мест, утвердившихся в истории, отличных мест.

Какой-то человек, посетивший до него колокольню, уходя оставил дешевую свечку Деве Марии и нацарапал на стенке:

«Это нельзя назвать даже ошибкой». Ему знакомы эти слова Вольфганга Паули, благодаря которым тот снискал недобрую репутацию, сказав так о заблуждавшихся ученых, «которые так далеко ушли от истины, что это нельзя назвать даже ошибкой».

Мимо проходит дворник. Исосселес поднимает руку и привычным, изящным стариковским жестом отбрасывает со лба волосы. Дворник кланяется, приняв Исосселеса за ватиканского священника. Человек исчезает из вида, и Исосселес поднимает винтовку с полки.

В сотне футов от окна мягкий бархатистый свет внезапно меняет свой оттенок. Так настигает нас будущее: открывается дверь, включается и выключается свет — люди отправляются на войну, и падают вековые династии.

Исосселес жалеет, что нет времени на последний прощальный разговор, но это не более чем пустые стариковские мечтания. Время замедляет бег и останавливается. Из дверного проема показывается покрытый пылью высокий армейский ботинок. На улицу выходят два человека. Лица их неразличимы — сумерки, косо падающие лучи заходящего солнца, наклон тел вперед — так они входят в заключительный момент уходящего дня. Исосселес поднимает винтовку. Он не видит, кто из них кто, виновата игра света, оптические аберрации. Но какое все это имеет значение?

Анхель все еще держит в руке Завиот, но это не просто вещь в руке — это часть его существа, часть, которая движется, когда движется он, часть, о существовании которой он, может быть, уже успел забыть, так как не замечает ее. Интересно, почему Койот так и не взглянул на книгу? Неужели он потерял к ней интерес? Или просто решил, что успеет сделать это позже?

По улице прохладной волной прокатывается ветерок. Койот снимает с головы стетсоновскую шляпу, вертит ее в руках, подставив голову освежающему ветру, наслаждаясь им в эти последние свои секунды. Он думает об Аламо, где он однажды пережидал пришедшую из западного Техаса бурю, пил текилу под самодельным навесом в компании ершистой дочки какого-то местного летчика. Именно там в последний раз останавливались — не тем будь помянуты — Крокет и Боуи. Это было позже, и он никому и никогда об этом не рассказывал. Не рассказывал, как Крокет, проходя точь-в-точь как сейчас мимо двери, шептал своим неповторимым тягучим теннессийским говором: «Амиго, вспомни Аламо».

Исосселес прицеливается и стреляет. Пуля попадает Койоту в рот. На мгновение он взлетает в воздух, выбрасывая вперед ноги, шляпа взлетает с головы, и Исосселес непостижимым образом успевает рассмотреть руку Анхеля, который пытается поймать ее. Ломаются передние зубы, и изо рта выплескивается алая пелена, потом взрывается затылок, ствол мозга отрывается от спинного мозга. Великолепный выстрел, и не потому что Исосселес такой отменный стрелок, просто так удачно сложились все углы, все фрагменты, все линии, слившись в едином целеустремленном движении.

Койот не понимает, почему он вдруг начал падать. Он не уверен, но, кажется, сегодня чудесный день, воздух пахнет оливками, пылью и тонкими духами. На высокой кирпичной стене сидит девочка. Она забавляется енотовой шкуркой. Эта стена опоясывает Ватикан, и странно, что девочка сидит именно на ней, но он вдруг перестает об этом думать, потому что, как ему кажется, слышит выстрел. Крокет продолжает что-то шептать — но Койот уже не слышит, что именно.

Джеку Кроуфорду так и не удалось закончить свои дни в перестрелке. И дело здесь не в недостатке храбрости. Он выигрывает несколько партий в покер и забывает запереть дверь гостиничного номера. Возвращается туда навеселе и засыпает, забыв повернуть ключ. Он умирает во сне с дамой пик под подушкой. Сестре не удалось вылечить слепоту. Есть в жизни грани, которые так и не являются взору.

78

Исосселес вздрагивает от сквозняка, залетевшего в тесную душную церковь. Локти согнуты и болят от соприкосновения с подоконником, хотя он застелил его казачьей буркой. Плечо тоже саднит, а в углах рта появился странный и неприятный привкус.

Очень изящным и красивым оказался его первый выстрел, он доволен, ему хочется на секунду оторваться, посмотреть на всю сцену, на умирание человека. Он едва ли не трясет головой от какого-то странного благоговения, но у него есть другая цель, и он берет на мушку Анхеля. В левом глазу начинается тик, и он несколько раз мигает, чтобы избавиться от него. Небо становится жестким и неподвижным. Исосселес не видит этого, так как смотрит на мир сквозь оптический прицел, ожидая, когда Анхель повернется и подставится под выстрел. Над головой ревет спускающаяся темнота. Ночь набрасывает на мир невод разрушения, но Исосселес видит только сгущающиеся тени и чувствует приход темноты.

Он вдруг чувствует, что винтовка в руках стала неимоверно горячей, костяшки пальцев цепенеют, запирая суставы. Жар усиливается, становясь нестерпимым. Кажется, что от суставов поднимается дым, подушечки пальцев вспухают и начинают отслаиваться. Он не замечает, что небо тем временем открывается, и сквозь отверстие в нем на землю спускается столб света, это не могучее золотое свечение, которого можно было бы ждать, а лишь бледная серебристая полоса, рвущаяся сквозь месиво облаков, тонкий палец, направленный на землю и касающийся ее.

Когда луч падает на Анхеля, он стоит с шляпой Койота в левой руке и свитком в правой, повернувшись вполоборота к Исосселесу и глядя на упавшего друга. Анхель вскидывает голову, и становится видна полоса ружейной смазки на ключице, нежный рисунок губ.

В тот самый момент, когда Анхель выпрямляется во весь рост, Исосселес чувствует странную тягу в кистях и видит, как все десять пальцев одновременно отваливаются и падают на пол. Прежде чем падре успевает почувствовать боль, он падает от окна навзничь и ударяется головой о твердый каменный пол. Последнее, что видит Исосселес, — это Анхель, прижавший к груди Сефер ха-Завиот и взлетевший в небо. Он восходит к отверстию в облаках, унося с собой хвост серебристого света.

79

Она старая женщина, живущая на старой улице. Ее имя — синьора де Брудзини, но так ее называл только ее давно умерший муж. Она же просто добропорядочная образцовая женщина, а это ее улица. Почти двадцать лет она ходит по ней с ведерком цветов, живя за счет влюбленных, туристов и просто жалостливых людей, которые всегда готовы посочувствовать старушке с тяжелой ношей.

Она видит в дальнем конце улицы скопление народа. Она торопливо крестится, увидев лежащий на мостовой труп молодого человека. Он лежит в неестественной позе, угловато выставив локти и странно подогнув колени. Ей приходилось и раньше видеть смерть, но от этого ее зрелище не стало лучше, и она отворачивается.

В противоположном конце улицы она вдруг замечает молодую женщину с копной шелковистых светлых волос и мужчину рядом с ней. Ей требуется доля секунды, чтобы ясно их рассмотреть. Давно она не видела, чтобы люди так быстро бегали. Ноги поднимаются и опускаются, и звук их шагов заставляет смолкнуть собравшуюся уличную толпу. Женщина видит мертвое тело, кровавый след, и на нее со всей силой обрушивается сила тяжести. Ноги ее подкашиваются, но она бежит так стремительно, что взлетает в воздух. И в неуловимый миг между этим полетом и падением синьора де Брудзини ловит взгляд женщины. Она понимает всю боль девушки, но единственное, о чем может сейчас думать синьора, так это о том, как молода эта падающая женщина. Но они всегда молоды — женщины, которых чужая смерть заставляет падать на колени.