Бабочка на огонь

«Бежит возбужденный от злости Сашок», — отстраненно думает Груня и смотрит на продюсера, который нелепо шевелится за окном автобуса, напротив нее, как гигантский осьминог — машет руками, двигает ртом (кричит что-то), замолчал, прилип носом к стеклу, разглядывает Груню, сейчас схватит.

«Поживу еще немножко здесь», — думает Груня и спокойно закуривает.

Сашок — в ярости. Прикатившийся на своих «колесах» водитель, на которого Сашок наорал, — в ярости. Груне хочется плакать, вычеркнуть из жизни следующие минут пятнадцать, не видеть Сашка, водителя, не объясняться с ними, почему да отчего она не вышла из автобуса со всеми, не идти до гостиницы. Ей хочется сразу оказаться в своем прохладном номере, пусть он будет даже без кондиционера, только с душем. Ей даже не надо стоять под водой. Пусть как-нибудь сама, по щучьему велению, по ее хотению, окажется Груня сейчас умытой, чистой, в кровати спокойно спящей без снов.

— Ну, что, устала, маленькая? — неожиданно для Груни спрашивает Сашок, трогая ее лоб локтем, проверяя пульс.

«Где же ты раньше-то был, ласковый мой? — хочется ответить Груне. — Когда задумал сюда меня привезти?»

Но от жары язык совсем разленился, не ворочается. Да и мысли какие-то глупые у Груни.

«Везет же иногда людям», — думает она о сказочном Емеле, выползает из своего укромного местечка, ведомая под руку Сашком, добирается-таки до гостиницы.

Завтра местная газетенка, какая-нибудь застойная «Любимская правда» напишет, что «певица наш город не уважает, приехала вдрызг пьяной».

В гостинице дежурная передает ей красочно оформленный подарочек от поклонников творчества популярной певицы. Предусмотрительный Сашок осторожно трясет коробочку, перевязанную розовой ленточкой, отходит от Груни подальше, не спеша раскутывает «подарочек» — розовые пинеточки в коробочке.

— С намеком подарочек, — подмигивает Сашок Груне.

У певицы, от дальней дороги и от духоты, наверное, начинается истерика: смех не прекращается.

Дежурная за стойкой испуганно смотрит, как Груню Лемур уносят по лестнице на третий этаж, в номер.

— Да ведь меня здесь убьют, убьют, — кричит и смеется, и бьется подстреленной птицей певица на руках у крепких парней из ансамбля. — Дайте мне милицию, хотя бы одного храброго милиционера. Иначе, ха-ха-ха, мне коне-е-е-ц!

Дежурная по гостинице терпеливо ждет, пока холл опустеет, воровато оглянувшись, придвигает к себе телефон, набирает номер и с удовольствием начинает рассказывать подруге, «кого это к нам в город на этот раз привезли».

Вот уже целый час любопытная Сычиха — соседка покойной Катерины Ивановны Зиминой — не выпускала из поля зрения свою входную дверь, не покидала удобный полигон для наблюдения за квартирой, где теперь жила Катюша, отходила от «глазка» два раза по пять минут — в туалет сходить, и один раз — на десять минут, чтоб чайку попить и перекусить печенюшкой. А как же? Страсть как было интересно вездесущей старухе узнать, чем Катюша со своим мужем у себя в квартире так долго занимается.

«Вот тебе и бывший муж, — злорадно думала Сычиха. — Вот тебе и не живем вместе. Разводиться она, видите ли, собралась».

Сычиха в четвертый раз «отлипла» от двери, пошла посмотреть, сколько времени на большом, громко тикающем будильнике. Посмотрев, расстроилась. Ну, так и есть — сейчас из школы «оглоеды» прибегут, придется бабушке с полигона сваливать. Другое наблюдать надо будет: как бы вечно голодная молодежь не оприходовала зараз ее печенье.

— Ой, — заерзала Сычиха у дверей так же, как она это делала у телевизора. — Наверное, не досмотреть мне будет конца любовной истории, не увидеть лица молодых, не понять по их выражению, чем там дело-то у «просто Марии», тьфу, ты, просто Катюши закончилось. Помирится она со своим пентюхом или…

Додумать Сычиха не успела. Не успела также и, слава богу, осуществить свое рискованное желание выскользнуть шпионкой на лестничную площадку, подкрасться к квартире соседки и приложить к дверям правое ухо: оно лучше слышит. Пришибло бы ее внезапно распахнувшейся железной дверью, ох, пришибло бы, расплющило до инвалидности. Не успела бы крикнуть: «Козлы, кто ж так двери-то открывает? А если соседка соли пришла попросить? Компенсацию давай, Славик».

— Не-е-т, — осадила свою нереализованную прыть бабуся Клавдия Сычева, замерев у «глазка» своей накрепко закрытой входной двери в неудобной позе, от которой ее немолодое, нетренированное тело начало ныть и затекать. Но, что делать — подглядывание и подслушивание — тоже искусство. Не каждый соглядатай способен изогнуться у дверей так, будто дверной «глазок» вкрутился в тебя вместо глаза — словно ты часовых дел мастер.

— Нет, — опять предупредила себя любопытная Сычиха. — К Катькиному мужу, или кто он ей там теперь, я обращаться не стала бы, хоть и не робкого десятка старушка.

Уж больно рожа у Славика была злой, когда он, грохнув дверью о стену, выскочил от Катюши, как черт из преисподней, тряся чертовской лапой.

«По всему видать, не получилась у соседки любовь, — поняла расстроенная таким оборотом дела Сычиха и вздохнула: — О-хо-хо!»

Думы Сычихи прервал известный топот по лестнице. То «оглоеды» бежали из школы уничтожать бабушкино печенье. Клавдия Сычева, и сама большая любительница сладкого, успела отсыпать из кулька две трети сахарного печенья, купленного сегодня с пенсии, спрятать в надежном месте до того, как в дверь щедро закурлыкал звонок.

Стараясь выглядеть спокойно, потому как соседка наверняка опять подглядывает — будто это ее работа — Катюша подошла к входной двери, проверила, не слетело ли «железо» с петель, закрылась на все замки. Руки ее отчаянно тряслись, но вот это уж Сычиха вряд ли заметит. Хоть и носит имя остроглазой птицы.

«Да что ты все об окружающей среде думаешь? — спросила себя Катюша и согласилась сама с собой. — Да лучше дать волю эмоциям. Не томить их, как тигров и львов, в клетке приличий. Да и кого мне стесняться в собственной квартире. Квартира, будь она проклята», — заплакала Катюша тяжелыми слезами, которые не могли вернуть ей бабушку.

Глухо порыдав с полчасика, Катюша остановилась. Слезы облегчения не приносили, только еще больше затягивали в водоворот нежелания делать что-либо и думать. А думать Катюше надо было теперь больше, чем раньше. Как никогда, надо было думать Катюше, оставшейся в жестокой жизни одной. Ну, ладно, допустим, с бывшим мужем она кое-как разделалась. Долго не заживет у него синяк на руке от Катюшиных зубов.

— Ишь, чего надумал, — сказала бы в этом случае Катюшина бабушка, наблюдавшая встречу жены и мужа с фотографии. — Руку поднять хотел на внученьку. Да как у тебя, Славик, не отсохла рука-то?

«Может, и отсохнет еще», — мстительно улыбнулась Катюша.

Вот и стало ей смешно, вот и полегчало на время. Вспомнила она уже почти с юмором тяжелый разговор со Славиком. Но для этого ей пришлось вспомнить сначала, чем закончилась ее вторая встреча с человеком-солнышком, Родионом Раскольниковым, в Москве, около здания на Петровке. И стало ей еще легче.

— Больше вы от меня никуда не сбежите, — сказал подполковник Родион Катюше, когда поймал платочек, взял ее, как любимую девушку, за руку и, показав охраннику удостоверение, гарантирующее ему проход под арку, провел с собой и Катюшу.