Бабочка на огонь

«Черт с ними, с вашим взрывом и с вашей Масловой», — хотелось завопить ему и оказаться на берегу реки, содрать одежды с тела, с разбегу кинуться в воду, предвкушая нечеловеческое блаженство, и сидеть в ней по самое горлышко, тихо издавая звуки нечеловеческие — хрю, хрю, тяв, му-у-у.

Так он сейчас, в обед, и сделает, думал о себе, только о себе, пострадавшем в минувший выходной, несчастный Сыроежкин, забыв на несколько минут о какой-то там Масловой, о первом в их городе взрыве бомбы, об исчезнувшем, сказавшем: «Есть!», Раскольникове. Эти несколько минут полного забытья, полной оторванности от дел насущных принесли ему такую пользу! Как неистово драл он себя, рыча, как сладко расчесывал кожу везде, куда мог дотянуться своими короткопалыми лапами, как утробно постанывал, когда стало легче, когда обессилел, вздохнул, крикнул секретарше по связи: «Кофейку принеси. Только не горячего, не холодненького, а тепленького». Потом посмотрел на часы: скоро время обеда и купания в воде. Славно-то как! А все остальное подождет. Пусть Раскольников работает. Он — дельный малый, хороший зам, двадцать лет в МУРе. Он знает, что делать. Он Сыроежкина в беде не бросит.

— Давай еще раз по порядку, каждую секунду вспомни и расскажи, что было с тобой на концерте, — заботливо сказал Родион Катюше.

Сидя в кабинете, он был подполковник, следователь, она, как ей уже объяснили другие следователи, помощники ее Родиона, — почти преступница. Она беспомощно пожала плечами:

— Что было? То же, что и со всеми. Я не помню.

— Откуда вы знаете певицу Груню Лемур? — перешел на официальный тон Раскольников.

Может быть, это ее встряхнет, испугает? Может быть, так она начнет бороться за свою свободу?

Катюша вздрогнула, отклонилась от слов следователя, как от взмаха казачьей нагайки, вжала голову в плечи, сама себе показалась маленькой, худенькой, прожившей большую жизнь, старенькой.

«Так еще хуже», — расстроился бы о своей нареченной обыкновенный влюбленный.

Раскольников не вздохнул, не прослезился, сказал, как толкнул:

— Говори.

Она «упала» со стула в детство, отрочество и юность, как в траву, в которой они — три подруги: Аня, Катюша, Олеся — прятались друг от друга летом в лагере. Путевки в ведомственный лагерь имени Александра Матросова Олесе брал отец — он работал на машиностроительном заводе, Ане — мать: она работала на машиностроительном заводе, Катюше — бабушка, ветеран машиностроительного завода. Каждый год по две смены подружки жили в лагере, который за восемь лет изучили вдоль и поперек. Вот здесь, в дупле большого дуба, о котором только они знали, Олеся и Аня прятали анонимные записки для мальчиков: если нравлюсь, пусть догадается, кто писал. Вон там, за клубом, мальчишки повзрослее учились курить. Здесь, в заборе, рядом с медпунктом, имелась дыра, нырнув в которую, кто-то смелый оказывался на «свободе»: через эту дыру накануне отъезда пионеры и пионерки из старших отрядов сбегали в ночь — жечь костер, а некоторые даже целовались. А еще было место пионерской линейки: утренней и вечерней, слова «рапорт сдан», «рапорт принят», конкурсы самодеятельности, походы в соседний лагерь, товарищеские игры в футбол и баскетбол, да много еще чего. Было. В жаркую погоду, а это бывало почти всегда в те далекие годы, отряды выводили на купание к речке Коровке. Дорога на второй омут, где купались ведомственные ребятишки и их вожатые, пролегала по тропинке через поле с густой травой. Вот там они — Олеся, Катюша, Аня — и прятались друг от друга, шалили, катались в траве, не думали о счастье, потому что его у них, всех троих, тогда было в избытке.

— Кто такая Олеся? — выделил главное из детского рассказа следователь.

Добрые воспоминания подозреваемой о школе, о крепкой дружбе троих продолжились, чуть-чуть застряли в пути, споткнулись, как быстрые ноги о камень, когда Катюша замолчала, подумала, а стоит ли ей рассказывать о драке между Олесей и Аней, случившейся так давно. Под насторожившимся взглядом следователя рассказала все.

— Еще раз — о драке, — попросил Катюшу Родион, вернул в настоящее. — Особенно о ее причинах. Надо, Катюша, вспомнить.

— Зачем? — удивилась Катюша. — Я же тебе… вам рассказала, что это Олеся принесла в коробке бомбу, чтобы убить Аню.

— Зачем? — получилось, что повторил Катюшин вопрос следователь.

— Потому что Аня в молодости украла у Олеси дочь. Она при мне призналась, Анька-то. Вот сволочь какая. А я еще Олесе тогда не верила, думала, что она с ума постепенно сходит после пропажи Ксюши.

— Ксюша — это кто? — голосом бухгалтера, считающего единицы, спросил Раскольников.

— Это дочь Ани и Андрея, — начала объяснять Катюша.

— Андрей — это кто?

— Это — муж Олеси, который погиб в Афганистане, — поправилась Катюша, вздохнула. — Отпустите меня. Мне плохо.

«Ты зачем меня предаешь? — хотелось ей крикнуть Родиону, который больше не улыбался ей солнышком. — Зачем бросаешь, как Славик? Я, что, совсем плохая, что ты, ты мне не веришь? Не все остальные, которые меня схватили и сюда привезли «пытать», а ты — мое солнце на час. Кругом одно предательство, а я — принцесса Гамлет», — подвела итог своим мучениям Катюша Маслова.

Но это был еще не итог, это было только начало кровавой драмы нескольких людей в нескольких частях, в которой Катюша оказалась, по воле рока, замешанной.

«Не зря мне дали такое имя», — подумала о роке Катюша Маслова, полную тезку которой тоже незаслуженно обвинили в убийстве купца, человека.

— В конце концов, — разозлилась она, не желая оправдываться в том, чего не делала, и не желая, как тезка, отправляться в Сибирь на каторгу. — Если ты, Родя, мне не веришь, вспомни классическую литературу. Лев Толстой, роман «Воскресение». Не пришлось бы тебе каяться, как Нехлюдову.

В кабинет постучался другой следователь. Судя по взгляду, брошенному им на Катюшу, — тоже недоверчивый.

— Опросили ОМОН? — строго спросил его Раскольников — главный здесь.

Недоверчивый кивнул, позвал в кабинет большого парня, на этот раз — в гражданской одежде.

— Идите пока домой под подписку о невыезде, — отпустил Родион Катюшу и выписал ей пропуск в ад.

Но об этом она, сейчас совершенно бесчувственная, невосприимчивая к звукам мира, царящим на улицах, узнала спустя час.

— Вы где? — спросила ее Злата Артемовна, когда Катюша пришла домой в половине девятого, медленно сняла обувь и трубку с «кричащего» аппарата. — Я вас все утро ищу. Я знаю, где дискета. Я договорилась, что мне ее оставят в той квартире, куда вы уже ходили, следя за Миррой Совьен. Помните?

— Да, — как робот, ответила Катюша.

Ей бы спать лечь, подушку на голову, чтоб ни звука из внешнего мира не долетело, чтоб только со своим внутренним миром наедине побыть, осмыслить ситуацию, в которую, как в ловушку, попала.

«Главное, что ты жива осталась, — подбодрила бы ее фотография бабушки, которую Катюша тоже под подушку с собой захватила бы. — Не грусти. Рассосется печаль. Вернется на твое небо солнышко».

«Не вернется, — заплакала бы Катюша. — Не пущу его на свое небо. Лучше при свечах буду жить, да одна, чем с предателем малахольным, на своей работе помешанным».

«Служба у него такая, — успокаивала бы Катюшу фотография бабушки. — А мужик он стоящий, я чувствую. Не даст он тебя в обиду, попомни. Мое слово — верное».

«Не знаю», — пока не очень-то веря бабушке, протянула Катюша.

— Что не знаю? — крикнула трубка по имени Злата Артемовна. — Идите сейчас же. Владелица квартиры не хочет, чтобы вы ее видели. Она оставила ключи от дверей в почтовом ящике. Номер квартиры помните?

— Да, — как робот, ответила Катюша.

— Вот и прекрасно. В путь, — сказала упрямая трубка.

— Э-э, — пришла в себя Катюша, когда Злата была уже далеко: в своей Москве купеческой чаи распивала. — Это вы мне, что же, в квартиру чужую лезть предлагаете? Как воровке последней? Хорошенькое дело. Я и так уже на подписке.