Бабочка на огонь

Злата за его спиной молчала, почти перестала дышать. О, она прекрасно поняла, что Василий Сергеевич ее обвиняет.

— Знаешь, чего мне больше всего сейчас хочется? — спросил он с тоской о невозможном, не услышав правдоподобного ответа из-за спины. — Чтобы ты на той неделе действительно никуда из этого дома не уезжала.

Оба они послушали, как шлепает мокрая тряпка по полу — с другой стороны дома. Когда звук шлепающей тряпки стал невыносим, Басманов-Маковский не выдержал первым и сказал, успокоил Злату, как будто извинялся за боль, которую родному существу причинил:

— А для поездки во Францию уже все готово. И билеты куплены.

Не в состоянии больше ощущать Златино присутствие рядом с собой, Василий Сергеевич тяжело поднялся. Не оглядываясь, он пошел к портретам предков, чтобы с ними посоветоваться — правильно ли все, что он делает?

Но и Златы в комнате уже минуту, как не было. Она убежала к заросшему тиной озеру, к болотцу, на котором, так она думала в детстве, читая о Шерлоке Холмсе, жила собака Баскервилей. Под раскидистой ивой, у самой воды, Злата плакала. Ее осудили, она — нехорошая. Она — плохая, она убила. Одно дело только самой знать, что убила. Тогда все кажется и не таким страшным, кажется сном, будто и не было ничего наяву.

«Сама себя осужу, сама себя и убитых пожалею, сама объясню и забуду», — вот так жила Злата до этой минуты.

И совсем другое дело понимать, что кто-то еще точно знает, что ты совершила мерзость — лишила кого-то жизни. Да не кого-то — Мирру, статиста.

«Не тогда я стала плохой, когда убила. А сейчас, когда обо всем знает дядя».

Вот отчего плакала Злата, прижавшись щекой к стволу ивы, с остатками слез на глазах, тихо смотрящая в тухлую воду. Как будто была васнецовской Аленушкой.

«Дядя старый. Он скоро умрет, — вытерла слезы Злата. — И Лизонькин час не за горами. А детям своим они не расскажут. И все утрясется, забудется. Сколько же мне страдать? И где, черт побери, дискета?»

Она еще посидела у озерца, у болотца, у ивушки. Час прошел, комары зажрали. С пудовым сердцем, грудной жабой, которая наверняка у нее уже внутри сидит, беспокоит ее, вернулась Злата, таясь, в дом. Она бухнулась в кровать не раздеваясь — чтоб побыстрей день прошел: долгий, ненужный. Она от него отказывается: спит.

В роли поломойки Надежды Петровны Катюша была великолепна: надраенный ею пол блестел так, что по нему в обуви ходить было страшно.

— Окна помой, — приказала Леночка, на минуту спустившаяся из спальни, где она читала никак не засыпающему Грише сказку о Гулливере.

Сказка была неинтересной, многие слова Леночке казались непонятными, и произносить их было трудно, сплошное мучение. Но книга Свифта стояла на библиотечной полке сына — ее перед смертью подобрал Артем Сергеевич, значит, труднопроизносимого и мало понимаемого Леночкой «Гулливера» следовало для развития ребенка прочитать во что бы то ни стало.

— Обязательно вымою, — обрадовалась, а не огорчилась Леночкиному приказу Надежда Петровна.

Чем дольше Катюша будет бывать в доме Басмановых, тем ей же лучше.

Василий Сергеевич собрался кому-то звонить, потому что подсел к телефонному аппарату. Катюша, натирая стекло на веранде, сделалась вся внимание. Леночка медлила, не уходила — у нее была своя надежда на лучшее, свой резон. Вдруг Гриша не дождется ее и уснет, задумавшись, и ей не придется корячиться умом, читая скучную книженцию. Василий Сергеевич Леночку поздно заметил. Заметил, хотел дать отбой, но на другом конце провода важный человек уже снял трубку, сказал: «Вас слушают». Услышав голос, Василий Сергеевич про Леночку на минутку забыл, а про Катюшу, натирающую открытые для удобства мытья и еще кой-чего окна, и раньше не помнил. Она для него как прислуга не существовала. А зря!

— Здравствуйте, Матвей Исаевич, — услышали Катюша и Леночка.

Вторая любопытно повернулась на голос Василия Сергеевича. Кто такой таинственный для Катюши Матвей Исаевич, Леночка знала — ей стало интересно. Она была еще не очень культурной молодой женщиной и не понимала, что подслушивать чужие разговоры нехорошо. Артем Сергеевич рано умер, не успел воспитать жену в традициях семьи. Неприятно удивленный некорректным поведением Леночки, Василий Сергеевич решил не откладывать дело в долгий ящик и сразу после разговора с прокурором указать вдове брата на недопустимость того, что она делает: неприлично стоять и подслушивать, выпучив глаза и открыв глупый рот, стараясь понять, о чем он, Василий Сергеевич, беседует с главным прокурором страны.

А Леночке действительно было жутко интересно, как родственник-режиссер жалуется Максиму Исаевичу, которого она несколько раз видела по телевизору, на сельского следователя — некоего Раскольникова, который жить не дает спокойно семье Басмановых, задавая вопросы ему и дочери Артема Сергеевича.

— Мы с радостью ответим на любые вопросы умнейших и благороднейших работников МУРа, — с достоинством нерядового гражданина своей страны дал понять Василий Сергеевич по жизни подозрительному прокурору: работа у него такая — всем не верить. — Я, надеюсь, имею право быть допрошенным — даже так, — если это необходимо, компетентными людьми, профессионалами розыскного дела? — голос режиссера нарочно невольно дрогнул, как будто его обидели, а он хотел, да не смог обиду от прокурора скрыть.

Прокурор буркнул тещей главного героя из телевизионной передачи о нас, дураках, — «Окна»:

— Я разберусь. Всего доброго.

Василий Сергеевич послушал гудки, подумал: «Эх, власть, власть, никак без тебя не живется», порадовался, что Леночка еще не успела уйти и он на нее свой гнев обрушит.

«Ох, обрушит», — с наслаждением, потому, что срывался, потому что чувствовал, что срывается наконец, больше невмоготу ему держать в узде нервы, потрепанные событиями этого дня: Раскольниковым, Златой, Леночкой.

— Леночка, — позвал он юную, глупую родственницу. — Иди-ка ко мне. Что скажу тебе, девочка.

Надежда Петровна, она же Катюша, чуть в таз не свалилась, стоявший под вымытым окном, когда услышала, как Кинг-Конг Сергеевич зарычал, закричал, ногами застучал, уча Леночку уму-разуму. Та, плача, хотела убежать, да властный окрик наставника остановил ее:

— Стой. Сядь. Отвечай. В тот день, когда Артема убили, ты где была?

— В спальне, — затряслась Леночка. — Гришу укладывала. «Гулливера» ему читала.

— Так до сих пор и читаешь? Ну, ладно. Ты видела, как Злата уехала? — вперился в Леночку подозрительными глазами — стал похож на Матвея Исаевича по телевизору.

— А как же? — Это Леночка помнила точно. — Она пришла ко мне попрощаться. Сказала, что уезжает в Москву.

— Зачем? Ты сама видела, как она уехала? — «выстрелил» он в родственницу — глупая, глупая Леночка — два раза подряд вопросами.

Леночка первый вопрос забыла сразу же. На второй попыталась ответить, что помнила.