Балбесы

Говорил он так медленно, будто язык распух, как варёная сарделька и каждое слово давалось ему с болью.

Генри схватил Хрюшу за плечи и тряхнул, приводя в чувство.

— Блонди в беде!

— А? Чего?

— Его арестовали и увезли в тюрьму! Его повесят!

С минуту Хрюша мучительно переваривал услышанное. Когда же до него дошло, его раскрасневшееся, болезненно скорченное с похмелья лицо стало белеть.

— О великие боги. Генри, не шути так, пожалуйста, ты же шутишь, да?

— Нет. По всему городу висят плакаты с его лицом. Дядя Мак выдал Блонди с потрохами. Его повесят, говорю тебе. Мы должны помочь.

— Как?

— Не знаю, брат, ты же у нас умный, думай, богов ради, думай!

Хрюша облизнул пересохшие губы и сжал виски.

— Я... Я... Я не знаю...

— Хрюша, сейчас, может, тот самый момент твоей жизни, к которому ты всю жизнь готовился, читая свои умные книжки.

— Да ни в одной из них не говорилось, как спасти человека из тюрьмы!

— Соображай, умоляю! Блонди, может и гигантская заноза в заднице, но какой-никакой, но он наш друг. И рассчитывать ему больше не на кого, кроме как на нас. Или мы ему поможет, или его убьют!

— Может... может, мы подадим апелляцию в королевский суд? Добьёмся пересмотра его дела и смягчения приговора?

— Я просил вспомнить умные книжки, а не детские! Это могло бы помочь разве что в мире волшебных единорогов. Да и то, только если бы Блонди был невиновен хоть в чём-то, а он явно не сестра милосердия и не странствующий святой.

В мутном похмельном взгляде Хрюши мелькнуло нечто, что Генри очень хотел бы назвать «озарением».

— Святой... священник... Священник! А что, это может сработать.

Хрюша поднялся с кровати и заложив руки за спину начал ходить по комнатушке взад-вперёд.

— У меня есть идея.

Глава 14 Процесс в замке

Блонди закинули в камеру и дверь с грохотом закрылась. Минуту он отчаянно моргал, пытаясь привыкнуть к темноте, после дневного света. Наконец, когда зрение потихоньку начало выхватывать объекты в камере, он увидел, что дальнем углу сидит старик.

— Боги в помощь, — сказал Блонди.

— Здравствуй, сынок, — прошамкал дед.

На вид ему было лет двести. Невысокий, согнутый, с длинной спутанной бородой и отросшими волосами, которые почти полностью закрывали лицо, он казался ровесником мироздания.

— Как оно там, на воле дышится? — спросил дед.

— Нормально. Воняет только иногда.

— Воняет это хорошо, это свободой воняет, сынок.

— Может и так, — пожал плечами Блонди и, громыхая цепями, уселся в другой угол на гнилую солому.

Помолчали.

— Девки-то, девки, красивые? Или всё? Кобылы одни, выродилась нация?

— Красивые, красивые, отец, — ответил Блонди.

Старик мечтательно вздохнул.

— Так давно не был на воле, что и забыл уже всё.

— А давно сидишь? — спросил Блонди.

— Так давно, что и не упомнить.

Старик вздохнул и завозился, пытаясь усесться поудобнее.

— Мой отец родил меня в этой камере.

— В смысле -твой отец? Я, конечно, не лекарь, но уж поверь мне, дедуля, женщина для этого точно нужна.

Старик громко фыркнул, выражая всё своё презрение никчёмным познаниям Блонди в процессе деторождения.

— Он зачал меня и выносил в своём бедре. А когда мне пора было на свет божий, он снова разрезал бердо и так я появился.

— Одна история восхитительнее другой.

— Ты что, не веришь мне? — в темноте блеснули глаза деда.

— Верю, конечно, отец, верю, просто ещё не такой мудрый, как вы, — сказал Блонди, решив не доставать сумасшедшего.

Старик удовлетворённо покивал и успокоился.

— Хороший ты молодой человек.

Он завозился в своём углу, затем поднялся и подошёл к Блонди, держа что-то в протянутой руке.

— Что это за штука?

— Алмаз.

— Вот как? Откуда же он у тебя?

— Этот алмаз мой отец тридцать лет хранил у себя в заднице, — сказал старик. — Когда же он отдал богам душу, тогда я хранил этот камень тридцать лет у себя в заднице. А теперь он твой, сынок.

Дед протянул камень Блонди.

— Фу, боги, убери его от меня, да я его трогать не хочу.

— Ты что, балбес? Это бесценный дар!

— Да зачем вы его в задницах-то хранили?

— А где ещё, балбес? — разозлился старик. — Хочешь, чтобы охранники обыскали нас и нашли камень? Вот уж дудки, мой отец был умён и хитёр, он такого не допустил бы.

— Да что вас, в самом деле, каждый день что ли обыскивали? Ну, подержал денёк, другой, раз обыскали, нету ничего, зачем им каждый день-то у вас по карманам шастать? Тебя сколько раз за всё это время обыскивали?

Старик часто заморгал и поднял голову к потолку, силясь припомнить.

— Ну, ты и гад, — наконец ответил он и максимально демонстративно обидевшись, побрёл обратно в свой угол.

— Да, ладно тебе, отец, ладно. Не хотел я тебя обижать. Давай сюда свою каменюку.

Старик, ворча что-то себе под нос, снова подошёл и протянул камень. Блонди взял алмаз, размером с кулак, ёжась от брезгливости, и сунул в карман.

— Спасибо отец, и всё такое. Не знаю, что в таких случаях говорят. В загробном мире буду самый богатый.

Старик будто не слышал, зациклившись на другом.

— Ты его в кармане не храни.

— А где?

— Спрячь в заднице, чтобы никто не нашёл.

— Да с какого это перепугу? Не буду я себе ничего никуда совать, отстань. Зачем мне это вообще делать, фу, о боги.

Старик возмущённо громыхнул цепями.

— Мой отец тридцать лет его хранил в своей заднице! Я тридцать лет хранил его там же! И ты храни!

— Отстань ты, не буду, сказал же.

Старик плюнул.

— Молодёжь совсем не умеет чтить традиции. Гниёт наше общество, из-за таких как ты, пацан.