Балтийский эскорт
Шрифт:
В мою каюту постучался бригадир немецких грузчиков. Старый знакомец - мы звали его попросту Вилли - сказал мне встревожено:
– Я коммунист и прошу мне верить. Гитлер скоро нападет на Советский Союз. Побыстрее уходите домой.
Легко сказать - побыстрее… Я установил круглосуточное наблюдение своих помощников за акваторией порта, и поручил им записывать название каждого уходящего в море немецкого судна, осадку его, палубный груз. Их доклады подтверждали самые худшие опасения: шла массированная переброска войны на восток.
Я обратился к представителю нашего торгового флота в Штеттине Иванову и просил его принять меры к скорейшему отозванию “Хасана” из Штеттина.
– Не надо паники, - заявил он.
– Никакой войны не будет!
Я сильно сомневался в его ответе, поэтому
Старший механик т/х “Хасан” А. П. Устинов: “Капитан Балицкий дал мне указание держать главный двигатель в 5-минутной готовности для экстренного выхода из порта.
А мимо нас шныряли катера с офицерами, которые внимательно осматривали наши суда. Бал суббота 21 июня 1941 года”…
Надо же такому случиться, что три моряка с “Волголеса” за несколько часов до начала войны отправились на прогулку в город.
Моторист Л. Мартюкова: “Мы заглянули в кинотеатр на документальный фильм “Победа на западе”. В фойе рассматривали выставку, разговаривая, естественно по-русски. Немцы прислушивались и смотрели на нас с настороженным удивлением…
Фильм жестокий до откровения. Гибнет французский крейсер. Штормовое море разбросало спасающихся моряков по волнам. Но тут появляются немецкие катера-охотники и бьют из пулеметов по тем, кому удалось зацепиться за плавающие предметы. Поразил кадр - тела убитых моряков плавают, среди всплывшей глушеной рыбы. И стая чаек над ними.
Жестоко. Бесчеловечно. Мы уходили с сеанса потрясенные. Кто из нас мог предполагать, что через несколько часов эта тупая бесчеловечность обрушится и на нас?!
В воскресенье 22 июня мы собирались отправиться в шлюпке на городской пляж…
С корабля, но не на бал…
“22 июня 1941 года в 6 часов утра ко мне зашли соседи - капитан сошвартованного борт о борт с нашим пароходом “Эльтон” И. Филиппов и старший штурман Ю. Климченко. Они тайком от немецких патрулей пролезли через натянутые тросы и оказались в кормовой надстройке, где расположена моя каюта. Оба очень встревожены - только что подслушали немецкое радио: Гитлер в своей речи обвиняет СССР в вероломстве и всячески угрожает. Я пригласил их пройти к нашему капитану - Балицкому. Но едва мы вышли на шлюпочную палубу, как патруль, шедший по причалу, потребовал, чтобы “эльтонцы” вернулись на свой пароход. Я же позвонил Балицкому в каюту…
Вскоре там состоялся “совет в Филях”. Мы - первый помощник Гребенин, старший штурман Никитин и я получили распоряжение сжечь все секретные документы вместе с уставом ВМФ. “Секреты” жгли в гальюне, а стенгазеты, папки с протоколами всевозможных собраний - бросили в топку судового котла. Едва я швырнул последнюю охапку в пламя, как по решетчатым трапам машинного отделения загрохотали кованные сапоги. Это ворвались военные моряки, привлеченные бумажным пеплом, летящим из трубы”…
Капитан “Хасана” Х. Балицкий:
“Едва я очистил свой сейф от “секретов”, как ко мне постучался судовой радист Е. Рудаков:
– Товарищ капитан, я могу проникнуть в опечатанную радиорубку через запасную дверь и дать радио в Ленинград о нашем положении…
Я не успел ему ответить: в каюту ввалился немецкий солдат и потребовал, чтобы я вышел на палубу и его офицеру. Пришлось стать в позу:
– Здесь я капитан, и если офицер хочет меня видеть, пусть сам поднимется сюда! Тогда вошли еще двое солдат и под дулами автоматов вывели меня к офицеру. Тот потребовал, чтобы я спустил флаг. Я заявил, что это насилие, и никто из моих моряков не станет этого делать. Немцы сами спустили наш флаг. Мы стояли, стиснув зубы. У нас не было сил противостоять им…”
Моторист Л. Мартюков:…“Нас сгоняли с нашего “Волголеса” под рычащие крики “Раус унд раус!” На причале уже стояли крытые тюремные грузовики. А наш капитан Л. Новодворский подошел к гестаповскому офицеру, руководившему захватом теплохода и,
как ни в чем не бывало, предложил:– Господин офицер, у нас готов обед, разрешите команде принять пищу!
– Что-оо?!
– Взъярился гестаповец.
– Вас покормят там, куда привезут!
А привезли нас в штаттинскую тюрьму. С корабля да не на бал… Тюрьма особого разряда. В ней содержались пленные польские, французские, датские генералы и старшие офицеры. Нас поместили в общую камеру с зарешеченный стеной. Сникли было духом, да наш кок Миша Мудров умудрился прихватить с собой гитару. Ударил по струнам: “Эх, Андрюша, нам ли жить в печали!” А потом привезли ужин на дребезжащей тележке. Выдали по миске “зупе” - мучной баланды да по 150-200 граммов эрзац-хлеба… Эх, не раз мы еще вспоминали тот обед, который остался на родном “Эльтоне”. Неужто, немцы слопали?”
Старший механик т/х “Хасан” А. Устинов:
“Экипажи всех захваченных судов - а это 250-270 человек - разместили в бараках лагеря Бланкенфельд. Мы жили общей надеждой на то, что на рано или поздно обменяют на немецких моряков, интернированных в СССР. (Их было гораздо меньше, чем советских в Германии. Только благодаря гражданскому мужеству начальника Рижского порта, запретившего немецким судам покидать Ригу 21 июня 1941 года, несколько экипажей попали в руки советских властей.
– Прим. публ.). И вскоре - в начале августа первого года войны - 60 моряков, прибывших в Штеттин для приемки шаланд землечерпального каравана, были погружены в автофургоны и отправили к болгаро-турецкой границе на обмен. С нетерпением ждали и мы своего часа…
Красный хлеб
В маленький баварский городок Вайсенбург осенью 41-го года доставили шесть экипажей с интернированных советских судов “Хасан”, “Волгалес”, “Днестр”, “Магнитогорск”, “Эльтон” и “Каганович”. Их разместили в старинном замке Вюрцбург, расположенном на вершине горы. Он и сейчас там стоит, привлекая внимания туристов: высокие башни, отвесные стены, глубокие рвы, подъемный мост… Но интернированным морякам было не до экзотики. Из всех смертных моряки, привыкшие к постоянному движению, и необозримому пространству морей, хуже всего переносят заключение в камерах.
Капитан т/х “Хасан” Х. Балицкий:
“На этой почве у некоторых из нас стали проявляться своеобразные “заскоки”. Одни совершенно по-детски мечтали: “Эх, была бы у меня шапка-невидимка да ковер-самолет!” Другие всерьез обсуждали побег с помощью воздушного шара… Впрочем, вызревали и более серьезные проекты. Но об этом чуть позже”.
Морально-психологические тяготы усугублялись муками голода. Кормили с расчетом на то, чтобы довести людей до животного состояния, когда за корку хлеба и лишнюю миску баланды человек пойдет на что угодно.
Старший механик т/х “Хасан” А. Устинов:
“Всю жизнь знал, что есть два вида хлеба - черный и белый. В Вюрцбурге мы все открыли для себя красный хлеб - он был испечен из свекольного жмыха. Очень скоро мы все превратились в жалких доходяг.
По международным законам интернированные граждане не должны привлекаться к принудительным работам. Совет капитанов сразу же заявил администрации тюрьмы: работать на фашистскую Германию не будем. Немцы, стараясь выдержать букву закона, стали принуждать нас к работам голодомором. Мы ели любую траву, почки с деревьев, кору… Появились первые покойники. Тогда пошли на компромисс: пойдем на работы, которые не носят прямого военного характера. Так нас стали водить вниз - в город, на лесопилку. Там мы сколачивали ящики для снарядов. Потом нас привлекли к изготовлению знаков различия - погон, эмблем, нашивок. Нет худа без добра. Наш радист, Женя Рудаков смотал из нитей металлической канители несколько индукционных катушек и смастерил примитивных детекторный приемник. Тайком пронесли его в замок. Теперь мы могли слушать берлинское радио. Среди нас были моряки, которые знали немецкий. По подтексту сообщений Геббельса угадывали истинное положение на фронтах. А потом стали принимать и сводки Информбюро из Москвы. Распространяли новости в экипажах. Самое главное - наш Ленинград, где жили наши семьи, вовсе на захвачен, как нам тут внушали. Он держится! Держались и мы…”