Бандитский век короток

Али осмотрел ванную и туалет, заглянул в холодильник и, достав оттуда пакет сока, отлил немного в стакан, затем принялся осторожно поить из него Ольгу, придерживая ей голову.

— Нужно позвонить, — сказал он, не отрываясь от своего занятия.

— Пока нет. Может быть, позже, — осторожно ответил Рулев, вспомнив лихорадочную поспешность, с которой дагестанец говорил по телефону.

— Это не мне, это тебе нужно. Позже будет поздно! — пожал плечами Али и вновь склонился над Ольгой.

* * *

Трепетала над лесом, над озером утренняя заря, нежная и розовая, как сосок школьницы.

Гром, затянутый в белый маскировочный балахон, лежал в редком ельнике на краю леса и наблюдал за неуклюже раскорячившимся на берегу озера помпезным особняком, построенным в стиле неоампир, а-ля рюс.

Грубая, показная роскошь этого строения как нельзя лучше соответствовала представлениям его хозяина о красоте и изяществе.

— Журден, мать его, — усмехнулся Алексей, вспомнив вечно живого мольеровского «Мещанина во дворянстве».

Он опустил электронный бинокль, переключил его из инфракрасного режима в обычный. Сильно потер пальцами покрасневшие от недосыпания и долгого, непрерывного наблюдения веки и вновь прильнул к окулярам.

Заснеженный берег и нелепое строение слово прыгнули навстречу, приблизились рывком. Гром отчетливо видел вооруженных людей, передвигавшихся внутри высокой металлической ограды и за её пределами, видел многочисленные следящие камеры и остро, болезненно чувствовал свое бессилие.

Но не охрана и не электронное наблюдение беспокоили Грома, а то, что военные называют «фактором случайности». Этот фактор вперся в реальность и грозил разрушить безукоризненно заточенное Громом лезвие, уже нависшее над нитью черной жизни Андрея Николаевича Хмуры.

Всю прошлую ночь Алексей провёл в заброшенной сараюшке, на окраине города. Оторвав провода от прилепившейся под потолком загаженной мухами лампочки, Гром поставил на зарядку мобильник. Ворочаясь без сна в пуховом полярном спальнике, занимавшем в свернутом виде не больше места, чем батон колбасы (еще один подарок Магомедова), Алексей не смыкал глаз, прокручивая в воображении различные варианты нападения на особняк, дающие возможность завалить Борова и в то же время сохранить жизнь Ольге. Гром не сомневался в том, что Хмура держит его сестру возле себя, прикрываясь ею, как щитом.

Варианты отпадали один за другим. Не было вариантов.

Как ни крути, а в случае атаки Ольга погибала вместе с Хмурой.

Утром десятого числа, усталый и невыспавшийся, Гром занял позицию на краю леса и от безнадеги снова позвонил Маго-медову.

— Ты где? — спросил дагестанец странно подрагивающим голосом.

— Сижу вот у дома Хмуры и обдумываю условия капитуляции, — уныло ответил Гром.

— Сдаешься, значит? Ну, флаг тебе в руки и ракету в жопу! — Грому показалось, что Магомедов с трудом удерживается от смеха.

— А ты чего радостный такой? — изумленно спросил Алексей.

— Вчера вечером позвонил Али… Ты знаешь, где сейчас твоя Ольга?! — Магомедов все выдерживал, тянул эффектную паузу.

— У Хмуры, где же…

— А вот, хера, Алешенька! Хера! Она с Али у ментов в отделении. У майора твоего! — голос дагестанца ликующе звенел.

— Да ты что-о-о?! — протянул Гром, чувствуя, как у него словно гора падает с плеч, и тут же подумал, что радоваться-то особенно нечему. Рулев разрывался между чувством долга и старой дружбы. Пока побеждала дружба, но майора беспрестанно прессовали другие люди и обстоятельства.

— Так что не грузись, занимайся этим своим уродом, — говорил между тем Магомедов. — Мои люди уже на пути в город. Они выдернут у ментов Али и твою сестру, потом поступят в твое распоряжение. Ты там всё равно уже весь гадюшник разворошил, так что шифроваться без толку.

— Слышь, Дамирыч, может, не надо у ментов?.. Давай я сам с майором поговорю?

— Надо, Алеша. Ты же попросишь только Ольгу отдать. А Али как же? А вдруг майор после твоего звонка застремается? Ведь пособничество преступнику получается! И либо в район их отправит, либо тому же Хмуре сдаст. А так мы их по-тихому выдернем, менты и не заметят ничего.

— Знаю я твоё «не заметят», — протянул Гром, признавая правоту дагестанца. — Опять шуму на весь город, как тогда, с «Бригом». Ну, ладушки. Как мне связаться с твоими людьми?

— Позвонишь по этому телефону. — Магомедов продиктовал цифры. — Скажешь: «Аллах велик» — и назначишь встречу.

— Всё понял, Дамирыч. Не знаю, смогу ли когда-нибудь…

— Пошёл в жопу! — перебил Грома дагестанец. — Чтобы я не слышал больше!.. Это я тебе по гроб жизни обязан!

Спрятав в карман мобильник, Гром бросил еще один взгляд на особняк Хмуры и, пробормотав: «Ну, молись, сука!», белой тенью растаял в белом же лесном безмолвии, только качнулась пару раз заснеженная еловая лапа.

* * *

Тамара Васильевна открыла глаза, потянулась под теплым одеялом, посмотрела за окно в снежную пелену и ощутила Тьму.

Проснулась она с неясным томлением, но осознала, что ощущает Это, только посмотрев в окно.

Подобно тому как дребезжащий звук треснувшего камертона порождает не гармоничное созвучие вторящего ему инструмента, а хаотическую какофонию, так и душа Тамары Васильевны исполнилась смутного беспокойства, странно созвучного с туманной, молочно-белой мутью за окном.

Уже почти месяц Тамара Васильевна с дочкой спокойно и скучновато лечились неизвестно от чего в загородном санатории.

Мама и дочь были молоды и, по нынешним меркам, практически здоровы, хотя последнее время у Тамары Васильевны стало нет-нет да и покалывать легонько под высокой и упругой левой грудью. Это было, впрочем, неудивительно при ее нервной педагогической профессии — Тамара Васильевна работала завучем в одной из школ города. А Надюшу, бывало, по осени беспокоил кашель, память о хроническом бронхите, перенесенном в детстве и практически вылеченном покойным доктором Кацманом…

Муж Тамары Васильевны, майор милиции Виктор Михеевич Рулев, вечно загруженный своими служебными проблемами и уже в течение пяти лет обещающий летом непременно вывезти семью к морю, до поры до времени не замечал тревожных симптомов.

Но после того как однажды утром, во время завтрака, Тамара Васильевна, неожиданно побледнев, выронила чашку и схватилась за сердце, майор молча встал из-за стола и позвонил своему школьному другу Ролику.

Родик, со временем выросший в Родиона Матвеевича Гольца и ставший главным врачом санатория «Лесные сосны», молча, внимательно выслушал Рулева, посопел в трубку и сказал: «Угу», что означало понимание, согласие и сочувствие.