Бандитский век короток

Она сидела на корточках рядом, в одних испачканных копотью трусиках и вытирала его лицо мокрым от воды и крови полотенцем. Увидев, что он пришёл в себя, Ольга перестала всхлипывать и зарыдала в голос.

— Ты чего ревёшь? — спросил Али, с трудом слыша сам себя. Уши и голова его были словно набиты ватой.

— Я думала, ты уме-ер! — совсем зашлась в плаче Ольга. Али изумленно посмотрел на нее, вытер повисшую под её курносым носиком прозрачную каплю и с натугой заворочал головой, оглядывая царивший в комнате хаос из-под гордо возвышавшейся, треснувшей в двух местах, но всё же уцелевшей ванны.

Больше никого и ничего не уцелело. Пол и стены покрывали потеки крови и копоть, на полу валялись осколки, обломки и ошметки человеческих тел. Потолочные перекрытия лопнули, провисли, но каким-то чудом ещё держались.

— Ни фига себе, — пробормотал Али, поднимаясь на ноги. Девушка поддержала его, и они стояли, покачиваясь, прижавшись друг к другу. — Нам нужно уходить, — с трудом проговорил Али. — Скоро всё рухнет…

Зазвонил телефон. Бодро, заливисто и неуместно, как смеющийся на похоронах дурак. Определив направление звука, Али откинул обугленную полу кожанки, надетой на то, что еще недавно было высоким, худым парнем, и с удивлением увидел выпавшие на окровавленный пол детские белые кроссовки.

Обгорелый и треснувший, но всё ещё работающий телефон нахально заорал снова, и дагестанец снял его с пояса трупа.

— Лом! Это ты, Лом?! — надрывался далёкий голос. — Вы всё закончили? Вас уже три часа нет! Веселенькое дело. Чего так долго копаетесь?!

— Ага, весёленькое, — устало произнес в трубку Али. — Приезжай, обхохочешься! И, нажав кнопку «END», набрал номер Магомедова.

* * *

Сильно пахло гарью, смрадно и тяжело разило свежей кровью, и витал над всем этим слабый, но явственно ощутимый запашок безысходности.

Виктор Михеевич Рулев уже час сидел на перевернутой, треснувшей ванне. Сначала, с изумлением оглядывая картину разгрома, царившую в его подземном убежище, он еще пытался найти какое-то объяснение происшедшему. Но маленькие белые Надины кроссовки, лежащие около одного из обугленных трупов, превратили мозги майора в желе. Он плакал, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая к груди дочкину обувку, и шептал, размазывая слёзы по грязным от копоти щекам:

— Зачем, Боров? Зачем? Я же согласился…

Постепенно майор успокоился, судорожно сплетенные в тугой комок нервы расслабились, и, хотя сознание все время пробуксовывало и соскальзывало на белые кроссовочки с отклеившейся подметкой, он снова обрел способность соображать.

Хмура был бандитом. И следовал он своей бандитской, извращенной, но действенной логике. Зачем меняться, если можно взять все? Взять все и убрать всех: Грома, потому что он смертельно опасен, Ольгу, потому что она сестра того, кто смертельно опасен, а заодно и чурбана этого непонятного, проблемного. Нет человека — нет проблемы. И его, Рулева, хотел убрать Хмура. Послать, к примеру, старому поганому пердуну, менту, дочкины окровавленные кроссовочки… и всё.

«ЦУГЦВАНГ… ЦУГЦВАНГ…» — звенело и гудело в голове майора. Сильно сжав виски руками, Виктор Михеевич вспомнил, что так называется положение в шахматной партии, когда каждый из имеющихся в распоряжении игроков ход ферзя ведет к неизбежному мату.

Хмура учел все, кроме одного: загнанный в угол, доведенный до отчаяния король мог сыграть не по правилам. Прыгнуть через несколько клеток сразу, вырваться из смертельного кольца и атаковать, атаковать…

— Зря ты это, Андрей Николаевич… ох, зря, — процедил сквозь зубы майор.

* * *

Был вечер и снег. Снег падал и падал, укрывая гнойные язвы города, тихо баюкая его боль. Скрип, скрип — пел под ногами.

Снег, снег запорошит девичий смех,И ресницы усталых век смежит сномБелоснежный снег…

Давно, тысячу лет назад, когда Гром был молод, он писал стихи. Потом перестал. Приблизительно тогда же, когда перестал чувствовать запах первых одуванчиков по весне.

Стоя на заснеженной обочине, Гром поднял вверх руку с зажатым в ней стольником.

Редкие машины, слепо таращась фарами сквозь снежную пелену, медленно ползли по давно не чищенному шоссе. Водители злобно, зыркали из-за заметенных стекол на радужную бумажку в руке Алексея и спешили проехать мимо. Они боялись. За окнами их авто с гудящей печкой и так уютно бормочущим приемником притаился безумный призрак, город-мертвец, в котором частных извозчиков убивали не реже, а даже, пожалуй, и чаще, чем остальных жителей.

— …А он, родимый, сидит на полу, и другие все менты вповалку по углам. Рожа у него красная, и все в отделении ихнем кверху дном перевернуто.

— Да ладно тебе врать-то, Сергеевна!

Гром заинтересованно обернулся и увидел двух остановившихся неподалёку старушек. Одну худую и высокую, с длинным, хрящеватым носом, а вторую маленькую и румяную, как колобок.

— Вот те крест святой, — румяная мелко перекрестилась. — Я ещё, как вошла, сразу заметила, что-то не так. И дверь-то у них нараспашку, и снегу внутрь намело.

— И что ж там у них такое приключилось? — недоверчиво улыбаясь, спросила скептически настроенная носатая.

— Мне-то они ничего не сказали, но между собой… — театрально понизив голос и нагнувшись к самому уху собеседницы, бабка-колобок прошептала: — Я так поняла, чечены на них наехали.

— Господи… — всполошилась носатая. — Только чеченов нам и не хватало. Откуда ж они взялись?

— Окстись, мать! Ты посмотри, сколько их на рынках сидит. Видно, своего часа ждали ироды, — румяная старушка горестно вздохнула. Передохнув, бабушки неторопливо двинулись дальше, беседуя вполголоса и поминутно поминая господа.

Гром достал из кармана мобильный телефон, набрал номер и тихо сказал:

— Аллах велик.

— Наша служба и опасна, и трудна… — вполголоса напевал Виктор Михеевич, орудуя ломиком. Плотно пригнанные паркетины наконец подались и открыли под собой небольшой тайник, из которого майор извлек укороченный десантный «Калашников», автоматический «стечкин», рожки и обоймы к ним. Подумав, Рулев достал из тайника толстую пачку долларов.

В одночасье состарившийся лет на десять, со всклоченными седыми волосами, обрюзгшим серым лицом и остановившимся взглядом, внешне он напоминал безумца. Да и претворяемый им в жизнь план — в одиночку атаковать окруженный охраной особняк Хмуры — был абсолютно безумен.