«Батарея, огонь!»

Колонна шла на малых скоростях, почти бесшумно, фары всех машин были выключены, горели красным светом только задние габаритные фонари, предотвращая наезды. В этой спокойной обстановке я собрался с мыслями подумать о власовцах. Бой нас ожидал смертельный, так как выбора у них нет: либо победить, либо расстрел, попади они в плен. Не зря немцы последнее время в прорывах и крупных наступлениях используют власовские части в заградотрядах, не доверяя собственным деморализованным войскам. До сих пор с власовцами мы не встречались, хотя наслышаны о них были достаточно, и отношение к ним было плохое. Еще бы! Они против нас воевали! Но судьба их была незавидная. Их, если в плен брали, то большинство расстреливали, хотя никаких приказов на этот счет не было. Я, правда, эти расстрелы пленных — любых пленных, осуждал. Некоторые у нас расстреливали, чтобы свой героизм показать. Надо было его в бою показывать! А с пленными контрразведчики разберутся, кто он такой, как во власовцы попал. Были фильтрационные лагеря, там делали проверку.

У нас ведь все, кто в плен попал, считались предателями: раз был в плену — значит, изменник. Из гитлеровского плена — в сталинский ГУЛАГ! Из концлагеря — в концлагерь!

А пленных много было категорий. Которые попали в плен без сознания, тяжелораненые — их упрекать ни в чем нельзя. Даже не раненый, даже в сознании, но если в плен попал целый полк, целая дивизия, целый корпус, бывало, и целая армия — как их осуждать? Их окружили, они боеприпасы израсходовали и драться ничем не могут. Сталин лично 11-й армии на Юго-Западном фронте не разрешал прорывать кольцо окружения. Приказал — и все! И когда они остались без боеприпасов, их немцы взяли. Понеделина потом, по возвращении, расстрелял, а Музыченко не тронул. Другое дело, те, кто сам перешел, в плен сдался, в обстановке, когда нужно было воевать, таких я осуждаю.

* * *

Расстояние от КП полка до Выгляндувки, с учетом всех обходов и поисков брода, сложилось в сорок километров, мы прошли их за два с половиной часа. Населенные пункты, занятые противником, обходили, не вступая в бой.

Перед самым рассветом сосредоточились в кустарнике километром южнее села, сразу приняв боевой порядок для наступления. В Выгляндувке стояла тишина, нарушаемая лишь редким лаем собак да звуками граммофона, видно, немецкие офицеры засиделись до рассвета, крутят все одну и ту же лирическую песенку «Im eine Sommer Nacht» («В одну летнюю ночь»). И хорошо, что крутят, — значит, подход наш прошел незамеченным. До атаки, если начинать ее на рассвете, оставалось минут сорок. В башне самоходки при закрытых люках, подсвечивая фонариком, еще раз посмотрели с майором карту района предстоящих действий, оценили обстановку и решили, что атаку следует начать еще затемно.

Нагрянули мы на немцев, как снег на голову! Многих вражеских солдат наши стрелки и автоматчики перебили еще спящими! Повсюду в окопах и траншеях рвались наши гранаты, раздавались короткие автоматные очереди! Немцы, спросонья, пытались отстреливаться, но беспорядочно. И тут начали рваться наши снаряды и загудели танковые моторы! В животном страхе метались немцы по селу! И все же, даже в паническом отступлении, не отказались от своего вандализма — поджигали дома и хозпостройки! Наши бойцы пытались уничтожать поджигателей, но — лето, сушь, огонь распространялся слишком быстро! Поселок пылал! В отсветах пожара мы увидели в центре села пять вражеских танков, стоящих в колонне, возле них суетились танкисты. Это были средние танки T-IV.

— Батарея! По танкам, огонь! — скомандовал сразу всем экипажам.

Мы успели произвести только по три выстрела и зажечь два танка, остальным удалось скрыться, прикрываясь задымленностью села.

За всю войну проклятые фашисты не оставили ни одного города, ни одного населенного пункта, чтобы не совершить там какого-нибудь преступления! Перед отходом они расстреливали и вешали мирных жителей, минировали дома и школы, общественные здания, коммунальные объекты. И всегда поджигали! Для чего у них были даже специально подготовленные команды! На этот раз они успели только поджечь — но полыхала чуть ли не половина села! Когда мы вышли на северную окраину, заняли там оборону и смогли оглянуться, картина перед нами предстала страшная! Обезумевшие от беды жители бегали по селу с ведрами, стараясь потушить горящие дома и дворовые постройки! Спасали домашних животных, открывая хлевы, стойла, птичники! Выскочившие из пекла животные, заживо горевшие коровы, овцы, козы, куры, индюки, гуси, зачастую с горящей шерстью, перьями, душераздирающе ревели! Особенно коровы! Невыносимо визжали метавшиеся свиньи! Наши солдаты по возможности помогали тушить пожары, выпускали на улицу живность.

Только к концу ночи пожар стал утихать, превратив половину села в пепелище, возвышались лишь черные остовы недогоревших строений и обугленные печные трубы. Но этого немцам показалось мало! С рассветом они открыли по догоравшему селу артиллерийский и минометный огонь! Люди бросали уцелевшие дома, успевая прихватить лишь самое необходимое, и бежали на восточную окраину, в бункер, рассчитывая на нашу защиту.

Ожидалась контратака противника, немцы наверняка захотят вернуть оставленные позиции, и пока еще не совсем рассвело, мы с Мозалевским сбегали в бункер, посоветовали испуганным, плачущим от горя жителям уйти подальше в тыл, объяснив, что предстоит бой, немцы попытаются прорваться в село и тогда, в злобе, не пощадят и бункер с его обитателями. Слава богу, люди прислушались к совету и покинули село, на сердце стало полегче, меньше будет напрасных жертв.

Примерно в полутора километрах от нас тянулась цепь небольших высот, по которым проходила вторая линия обороны немцев. Левее, километрах в двух севернее села, располагались на краю леса позиции их артиллерии, которая периодически обстреливала Выгляндувку и наши расположения. С рассветом я начал пристрелку одним орудием позиций, расположенных на ближайшей высоте. У нас в боекомплекте были бризантные снаряды, они вроде шрапнельных, только в шрапнельных снарядах заложены шарики, а в бризантных — осколки. Бить бризантным нужно, регулируя установку дистанционной трубки снаряда таким образом, чтобы снаряд взорвался точно над окопом или траншеей, только в этом случае снаряд, взрываясь, осколками, идущими сверху вниз, поражает живую силу в траншее. Одно деление трубки соответствует пятидесяти метрам, а попасть нужно в траншею шириной до метра! Работа ювелирная, мало кто у нас и у немцев умел вести стрельбу этими снарядами. Примерившись, дал команду Быкову:

— Бризантным! Трубка пять! Огонь!

И промазали! Разве сразу определишь расстояние с точностью до метра?! После первых двух перелетов мы вдруг отчетливо услышали выкрики из окопов на чистом русском, с одновременной угрозой кулаками:

— Коммунисты! Сволочи! Плохо стреляете!

Начразведки был прав, перед нами во вражеских окопах находились то ли власовцы, то ли бандеровцы. Скорректировал дистанцию — и третий снаряд разорвался точно над траншеей! На чем пристрелка и завершилась. Теперь, с точной установкой прицела, ударила уже вся батарея! И злобные выкрики сразу прекратились. Перезаряжая орудия, мы слышали доносившиеся из траншей на высоте вопли раненых. Батарея дала еще несколько залпов бризантными, и в обороне противника воцарилась мертвая тишина.

Окопники замолчали, но снайперы продолжали вести прицельный огонь со своих удаленных позиций. Вскоре усилила огонь по батарее и вражеская артиллерия. Вокруг рвутся снаряды и мины, а назойливые снайперы не дают высунуть головы из люка, пули уже несколько раз просвистели возле моего уха — как тут вести наблюдение?! Пришлось закрыть люк и следить за боем через щель между крышкой люка и верхним броневым листом башни. Перестрелка продолжалась уже больше двух часов, за это время мы приспособились к манере стрельбы противника, укрывались от очередного огневого налета, а затем наносили ответные удары.

В один из интервалов между налетами из окопа выскочила к раненому девушка-санинструктор из стрелковой роты, и была мгновенно убита пулей снайпера. Я даже не успел ей крикнуть «Ложись!», как она упала сраженная и на гимнастерке появилось алое пятно. Вмиг с Мозалевским оказались возле; снайпер и единожды не успел выстрелить, как мы занесли ее в ближайший окоп. Но пульс уже не прощупывался. Мозалевский достал из кармана ее гимнастерки пробитый пулей комсомольский билет, пуля снайпера угодила ей прямо в сердце. Подбежал ротный, Сергей передал ему билет. Больно было смотреть на эту миловидную, лет восемнадцати девушку, сердце разрывалось от жалости, несправедливости случившегося — сама не успев пожить, она отдала свою жизнь за освобождение чужой для нее земли. Особенно обидно сейчас, когда мы узнаем, что неблагодарные поляки громят памятники и рушат могилы наших павших воинов, которые погибали ради свободы и будущего этих самых поляков.

Безрассудство комбата

С минуты на минуту мы ожидали контратаки противника. Но время шло, а немцы не наступали. Зато их артиллерия нещадно била с опушки леса по нашим порядкам, нанося значительный урон пехоте. Командир батальона, видно спьяна, решил атаковать и прислал ко мне своего начштаба:

— Комбат приказал наступать! Начало атаки назначил на тринадцать ноль-ноль!

Наступать два километра по открытому полю! Да среди дня! Я считал это безрассудством, чреватым огромными потерями, что и высказал старшему лейтенанту для передачи комбату, добавив: