Байки кремлевского диггера
Шрифт:
Я не успевала снимать трубку для комментариев. В тот день мне позвонили целых шесть японцев (которые всегда почему-то были больше всех озабочены здоровьем Ельцина, видимо, из-за обещанных по дружбе островов), три немца, француз, по одному представителю прочих малых народностей, а также добрая сотня русских.
Иностранные журналисты и дипломаты, в основном, спрашивали: Правда ли, что ваш Ельцин так плох? Зато совершенно обалдевшие российские политики и журналисты в один голос задавали мне совсем другой вопрос: Слушай, а на фиг Шаб тебе все это сказал?! Как ты думаешь, а?
Газета Коммерсантъ в тот день даже обвинила Шабдурасулова в том, что он, по заданию
Но я-то на сто процентов знала, что ни за какую девальвацию бедняга Шабдурасулов не боролся! А просто под влиянием разнеживающего июльского солнышка рассказал мне правду о том, что происходит в Кремле. Видимо, в тот момент для Юмашева стало уже настолько общим местом рассуждать со своими приближенными, что Ельцина пора отправлять на пенсию, что Шабдурасулов в первый момент даже и предположить не мог, что его, абсолютно созвучные юмашевским, речи будут криминалом.
При первой же возможности, сразу после дефолта, Юмашев поспешил избавиться от своего чересчур искреннего заместителя: Шабдурасулова отправили в Белый дом на идеологическое подкрепление созданного по проекту Березовского и просуществовавшего всего несколько недель второго кабинета Черномырдина.
Надо отдать должное Игорю, он оказался вменяемым парнем, и даже после этого скандала сохранил со мной прекрасные отношения. Он вообще всегда предпочитал относиться к этой истории с юмором. Как-то раз, уже в 1999 году, когда его вновь позвали на работу в Кремль, журналисты задали ему на пресс-конференции вопрос, сколько он планирует проработать в администрации.
– Да никаких проблем! – ответил Игорь. – Как только надоест в Кремле работать, – сразу дам интервью Трегубовой, и вперед! В правительство!
Так что фамилия Трегубова в профессиональной карьере Шабдурасулова (как и его – в моей) тоже навсегда осталась понятием нарицательным.
Глава 6
ДЕДУШКА СТАРЫЙ, ЕМУ ВСЕ РАВНО
Стыдно, конечно, для девушки в этом признаваться, но августовский правительственный кризис 1998 года я пережила, без преувеличения, как личную трагедию.
После дефолта, нарушив разом все нормы журналистской этики, я как сумасшедшая бегала по всем доступным мне в тот момент кремлевским кабинетам, умоляя знакомых чиновников, имеющих доступ к президенту, хоть как-то повлиять на Ельцина, чтобы он, вопреки давлению ближнего круга, не принял самоубийственного для страны решения об отставке кабинета реформаторов. И уж тем более – чтобы не повелся на заведомо суицидальный суперплан с эксгумацией политического трупа Черномырдина, который в тот момент, с подачи Березовского, подсовывал президенту Юмашев.
Когда Ельцин все-таки отправил Кириенко в отставку и назначил Черномырдина, даже мой циничный приятель Волин, сидя в своем кабинете в Белом доме, грустно сказал мне:
– Я думаю, что теперь Дедушка быстро умрет. Или скоро подаст в отставку… Потому что зачем ему теперь жить?
Все чувствовали,
что это – не просто конец Ельцина, а конец всего того, что этот великий человек, несмотря на всю свою периодическую невменяемость, все-таки упорно пытался построить в стране на протяжении всех постсоветских лет.И именно в те августовские дни президентские приближенные, провалив один за другим все свои идиотские мелочные суперпланы, предельно сузили для страны выбор дальнейшего пути. После чего отдаться мелкому, выращенному в кремлевском инкубаторе квазидиктатору показалось уже спасением.
То есть, по сути, именно в те дни Кремль, сам еще об этом не подозревая, уже зачал гомункулус Путина.
Странно, но каким-то шестым чувством именно в те дни я и мои друзья-журналисты почувствовали, что вскоре в стране может не стать и единственного бесспорного елъцинского завоевания – свободы слова. В 1998 году, 25 августа, мы с Машей Слоним, Юрой Ростом и Володей Корсунским совершили какой-то странный, ребячливый, совершенно бессмысленный, инстинктивный акт: ровно в полдень вышли на Красную площадь, к Лобному месту и молча, под накрапывавшим дождем, раскрыв зонтики, простояли десять минут. В память о тех пятерых диссидентах, которые ровно за тридцать лет до этого смели выйти на площадь, на то же самое место, в знак протеста против подавления советскими танками Пражской весны. Среди тех пятерых в августе 1968-го на Красной площади был, кстати, и Машкин брат Павел Литвинов. И теперь, в августе 1998-го, я невероятно гордилась тем, что мои взрослые, серьезные друзья, достойно, не прогнувшись, пережившие советские годы, взяли меня, салагу, не нюхавшую пороха, с собой.
Но уже через десять минут, распрощавшись с ними, я быстро прошла сто метров, нырнула под Спасскую башню и опять очутилась в кремлевском застенке. И снова почувствовала себя каким-то несчастным, проклятым посредником между миром людей и подземельем монстров.
Впрочем, вернувшись домой, я все-таки нашла выход из жесточайшей, самой натуральной депрессии: села и с горя написала в статье все, что имела сказать и президенту, и его любимой Семье. А заголовок к тексту поставила из детского садистского стишка, которым мои коллеги пытались хоть как-то меня развеселить:
Дедушка в поле гранату нашел,
Сунул в карман и к обкому пошел,
Дернул чеку и бросил в окно —
Дедушка старый, ему все равно…
Как я стала юмашевской совестью
Я так Вас любил, Лена!, – скажет мне Валя Юмашев в декабре 99 года, в ночь после выборов, которую мы провели вместе в Кремле. И как всегда соврет. Он никогда меня не любил. Скорее – боялся.
Наше с Валей знакомство произошло при весьма драматических для всей страны обстоятельствах – сразу после дефолта, в сентябре 1998 года.
Разогнав правительство реформаторов, Юмашев попытался провести очередную суперкомбинацию с назначением в премьеры (а заодно – и в президентские преемники) Виктора Черномырдина, который пообещал полную лояльность околокремлевским олигархам – в отличие от Кириенко и младореформаторов, которые именно за строптивость и поплатились.
Даже сам Валя, составляя последнюю ельцинскую книгу Президентский марафон, не удержался от того, чтобы прозрачно намекнуть на причину конфликта: Закладывая фундамент, молодые экономисты напрочь забыли о крыше…