Базельские колокола

Белые, как снег на горах,

Белые, как луна среди облаков,

Сегодня я узнаю, что у вас было две мысли,

И вот почему я с вами расстанусь.

В последний раз я наполню мою чашу тем же вином, что наполняет вашу,

И я отчалю; я оставлю эти берега, Я поплыву по волнам Ю-Кеу, —

Они тоже расстаются и текут на запад и на восток.

Вы печальны, вы печальны, девушки, выходящие замуж.

А между тем вы не должны были бы плакать,

Если вы думаете, что нашли человека с добрым сердцем,

Голова которого поседеет вместе с вашей и с которым вы никогда не расстанетесь.

Но из всего этого до Катерины дошла только одна строчка:

Вы печальны, вы печальны, девушки, выходящие замуж.

Она заговорила с большой горечью о женской верности, о браке — об этом позоре, этой торговой сделке. Девез внезапно сделал ей предложение. Это как-то странно не укладывалось в голове Катерины, которой ещё никто… Но она отлично заметила в глазах будущего дипломата огонёк желания, который она с каким-то бешенством любила разжигать. Чёрт с ними, с прохожими. Она подошла к нему вплотную, он боялся пошевельнуться, и, так как он был очень высокого роста, она встала на цыпочки, чтобы достать до его губ.

Китайская поэзия торжествовала в Булонском лесу. Но вдруг Катерина отстранилась от него и сказала с откровенностью убийцы:

— Нет, я никогда не буду вашей женой из-за вашего тика.

VIII

Господин де Хутен поставил на стол рюмку с токайским, которую госпожа Симонидзе только что ему налила, и очень вежливо осмотрелся: фотографии Интерлакена, персидские ткани, Елена, которую Меркюро уже вполне официально держал за руку, балалайка на стене, барышни Ионгенс, Катерина и портрет Григория.

Господин де Хутен был почти одного возраста с госпожой Симонидзе и прекрасно знал Европу. Вот почему у него оказалось много общих знакомых с хозяйкой дома. Лёгкий весенний холодок — в камине горели дрова — на улице Блез-Дегофф окрашивался романтикой космополитизма, и госпожа Симонидзе больше чем когда бы то ни было была похожа на разорившуюся княгиню.

Говорили главным образом о русско-японской войне. Господин де Хутен, так как он жил во Франции, был республиканцем. Он улыбался выпадам Катерины: она считала, что в войне заложена революция и что победа микадо поведёт к освобождению Грузии и женщин. Он читал Толстого. Режим сибирской каторги, конечно, не мог держаться вечно.

А миллиард Шартрэ? ¹⁴ Тут Меркюро нарушил молчание. Кто нас, наконец, освободит от Комба ¹⁵ и его банды?

Маршану стоило только захотеть. Катерина была комбисткой. Она защищала генерала Пикара ¹⁶. Елена ужасно сердилась на неё. Барышни Ионгенс удивлялись.

Всё уравнивающий скептицизм госпожи Симонидзе витал над ними в дыму папиросы. Её морщинистое лицо под седыми волосами собиралось складочками вокруг глаз. Только глаза её, как два угля, упавшие в пыль, напоминали о былой красоте.

Господин де Хутен находил её нигилизм очень элегантным.

Марта Ионгенс неуверенно улыбалась и, озираясь вокруг, утверждала, что единственное, из-за чего стоит жить, это в конечном счёте всё то, что происходит в нашей сфере, там, где мы можем действовать непосредственно: обеспечивать существование близких, ежедневно исполнять свой долг… Не так ли, мой друг? Она смотрела на господина де Хутен: встречает ли она одобрение? Да, конечно: почтительное, ласково-вежливое одобрение.

И белокурые усы голландца опускались вместе с ресницами, как бы подтверждая глубокое уважение, которое он питает к старшей из барышень Ионгенс. Младшая перелистывала, точно по обязанности, номер «Иллюстрасьон», валявшийся на этажерке от Кригера ¹⁷.

Катерина очень живо чувствовала всю недопустимость, всю фальшь, попросту условность восприятия мира Мартой, как только та переставала говорить о пансионе, о своих волнениях по поводу брата Блеза и прочих жизненных неурядицах. Но Катерина прощала ей это за трогательные благородство и независимость. Социальное положение Марты затмевало в глазах Катерины несостоятельность её речей.

В пансионе Ионгенс бывали вечеринки, на которые к Ионгенсам собирались Симонидзе, Меркюро, пансионеры, американская чета… Сидели, разговаривали, потом Елена присаживалась к роялю, пела. Английские барышни гладили её руки, обнимали за талию. Она была центром внимания и успеха. Потом немножко занимались спиритизмом и играли в записочки. Соланж Ионгенс позволяла американскому мужу, этакому животному с бритой головой, за собой ухаживать.

На одной из этих вечеринок Катерина познакомилась с капитаном Тьебо. Жан Тьебо был учеником военного училища, и привёл его господин де Хутен. Говорили, что в своей отрасли Тьебо светило. Он будет прекрасным убийцей! Так выражался де Хутен, чтобы польстить Катерине. Белокурые усы голландца плотоядно вздёргивались над золотым зубом. Словом, капитана Тьебо ждала блестящая карьера.

Среди знакомых сестры Катерина встречала так много офицеров, что она не могла не оценить высоких качеств Тьебо. Он по-другому говорил, не было у него того страшного, однообразного запаса разговоров, которые она уже знала наизусть. Читая утром газету, нельзя было предугадать, что он скажет вечером. Прекрасно воспитанный человек, он с нею, с первой же минуты, был необычайно резок. Но она чувствовала, что нравится ему, и была благодарна за грубоватую искренность, за то, что он осуждает её окружение. Ведь на первый взгляд можно было подумать, что и она принадлежит к этой среде. Она чувствовала потребность доказать ему, что она не придерживается одних взглядов с Ионгенсами и Бригиттой Жосс, с сестрой или с Меркюро. И в первый раз в жизни она почувствовала, что одни слова недостаточно убедительны. Ей захотелось понравиться с интеллектуальной стороны. Как ей было стыдно своих платьев, когда в день свидания с капитаном (они сговорились пойти на выставку картин в «Салон д’артист франсэ») она разложила эти платья на кровати и стульях и никак не могла решить, какое надеть.

Жизненный путь капитана Тьебо намечался прямой, как стрела. Он не замедлит получить повышение, он пройдёт все ступени доверху. Он будет командовать. Он будет любимым начальником. У него доброе сердце. Эта сила и доброта действовали успокоительно на Катерину. Она чувствовала себя с ним в безопасности. Совсем по-другому, чем с другими мужчинами. Не было этого беспокойства. Она почти не замечала его внешности. Ей в голову не приходило, что она может принадлежать ему, а между тем какие-то ничтожные люди мимоходом вызывали в ней раздражающее, лихорадочное желание. Их отношения не носили характера сговора. Они не объяснялись друг другу. Очень скоро им показалось естественным встречаться каждый день. Расставаясь, они договаривались, когда встретятся завтра. Совсем просто.

Тьебо не относился к словам Катерины словно к детским выходкам или чему-то непристойному. Он вёл себя по отношению к чужой идеологии, как учёный по отношению к теории, о которой нужно спорить. В одном они сходились: капитан не верил в бога. По всей вероятности, для него существовала родина и прочие подобные вещи, но это были предметы для личного потребления, он их не выставлял напоказ. Он был из протестантской семьи. Катерина в беседах с ним сдерживалась: ей было бы стыдно говорить с ним вызывающе и резко, как с другими.

Так, по молчаливому соглашению, обходя некоторые вопросы, они создали почву для общения — что-то вроде взаимного уважения увлекало их дальше, чем они думали. Кончилось тем, что они стали необходимы друг другу. Они откровенно говорили о себе. Это был первый мужчина, который открывал перед Катериной свою жизнь, ничего не ожидая взамен. В сущности у неё не было никакого представления о жизни мужчин: всех этих окружавших её юношей она видела только в определённой роли — на задних лапках перед ней и подстерегала тот момент, когда они сорвутся. Он же настежь открыл перед ней все двери. Она познакомилась с его матерью, вдовой, которая рассказывала ей о драме своей жизни, о грозном муже, преобразившемся в её воспоминаниях, о муже — любимчике жён супрефектов и председателей суда всех гарнизонных городов. И мать, как беспокойная курица, никак не могла привыкнуть к тому, что сын непохож на отца. Она всё ждала, что начнутся осложнения с женщинами, выстрелы, ревнивые мужья, скандалы.