Бедный негр

— А кто ты такой, что позволяешь себе разговаривать со мной в таком тоне?

— Я — цивилист! [44]

— А я — паэсист! [45]

И пока ярые консерваторы наскакивали друг на друга, падре Медиавилья, дон Архимиро и генерал заговорщически переглядывались между собой и ехидно посмеивались. Но когда страсти разбушевавшихся противников накалились до предела, флегматик генерал принялся увещевать друзей:

— Спокойствие, сеньоры, спокойствие! Что подумают соседи?

44

Цивилисты — сторонники гражданских реформ, противники военной диктатуры.

45

Паэсисты — сторонники военной диктатуры (по имени генерала Паэса).

— Не тревожьтесь, генерал, — отвечал ему лиценциат. — Это всего лишь оброненные зерна. Подлинные зерна сеет целыми пригоршнями Великий Сеятель там, в Валенсии [46] .

— Где, как теперь говорят, собран самый цвет венесуэльской мысли, — сардонически заметил бравый вояка.

— Вместе с чертополохом.

— А мне говорили, что только один цвет. А вы как думаете, сеньор лиценциат? — И тут же добавил: — Так вы полагаете, что наше собрание друзей-единомышленников — это как бы маленький конвент?

46

Валенсия — город в Венесуэле, где в 1858 году заседал Национальный конвент, принявший новую конституцию. Принимая ее, правящие круги Венесуэлы надеялись успокоить народные волнения в стране. В отличие от конституции 1830 года, новая конституция провозглашала свободу слова, печати, собраний, ввела всеобщее избирательное право, несколько ограничила права исполнительной власти, но, в сущности, ничего не дала народу, который поднялся на вооруженную борьбу, не утихавшую на протяжении пяти лет (пятилетняя война 1858–1863 годов).

— Совершенно справедливо. И вы, либералы, млеете от счастья как здесь, так и в Валенсии. Пока там друзья Монагаса учиняют заговор против правительства, которое до сих пор зовется правительством мартовского переворота, консерваторы-паэсисты помогают оппозиции, заигрывая с либералами, которые используют имя генерала Паэса только для того, чтобы всех перессорить.

— Истинно так. Там тоже наверняка не смогут прийти к соглашению друзья родины.

— И вы, как говорится, заинтересованные в этом деле, наловите в мутной воде немало рыбы.

— Оставьте ваши шуточки, сеньор лиценциат. Мы, либералы, — друзья народа.

Услышав столь решительное уверение, Сесилио-старший не преминул спросить:

— А скажите, генерал, и, ради бога, простите за любопытство, что вы понимаете под словом «либерализм»?

— Ну… как это вам сказать? Ну, либерал — это человек с душой нараспашку, в противоположность олигарху, — ты к нему с открытым сердцем, а он к тебе с камнем за пазухой. Мы, либералы, хотим, чтобы…

— А ну-ка, а ну-ка! — вскричал дон Фелисиано. — Что же такое вы хотите? Нельзя ли это всем услышать?

— В… Вв… власть!

— Только-то?

— И еще то, ч… что ббб… благодаря ей потечет в карманы.

— Это же настоящий цинизм, дон Архимиро. — Тук, тук, тук!..

— Это просто от… откровенность, дон Сантьяго. Вы… вы тоже ж… ж… жаждете власти, или п… пп… поддержки властей, чтобы б… бб… беспрепятственно эксплуатировать негров в асьендах и совершать, как вы это называете, благородные сделки, а попросту говоря, давать деньги взаймы из двадцати процентов… Но на сей раз власть будет в наших руках…

— Если только господь не воспротивится этому! — Тук, тук, тук. — Но он обязательно воспротивится!

— Нет, не воспротивится, — возразил лиценциат Сеспедес. — Господь бог был строгим только в самом начале, С тех пор он стал очень покладистым.

— Ну вот снова глаголет еретик! — перебил лиценциата падре Медиавилья.

— То не мои слова, падре, а философа Сенеки.

— Я где-то слышал это имя, — кажется, это учитель, не так ли? — пробормотал генерал Гавидиа.

Дон Архимиро, спасая честь либеральной партии, перебил генерала:

— Нет, нет, Друг мой, это совсем не тот человек, совсем другой!

Падре Медиавилья залился своим громоподобным смехом, на который уже спешил толстячок, видимо желавший еще раз повторить свою остроту о тетрархе. Однако генерал, заранее рассвирепев, сделал такое страшное лицо, что юморист отпрянул от него и насел на другого деятеля, на которого и стал изливать свои остроты, так и сыпавшиеся с его отвислой нижней губы.

Между тем два буйных консерватора с новой силой набросились друг на друга из-за того, что один из них упомянул имя генерала Паэса, а другой презрительно пожал плечами. Тут дон Архимиро Венегас вскричал:

— Да здравствует анархия! Для нас, либералов, единых, как монолит, будет одним удовольствием дать бой. Не правда ли, падре Медиавилья? Не так ли, г… ге… ге…?

Генерал нетерпеливо перебил его:

— Полно, дон Архимиро, оставим ваши восторги, я знаю, когда курочка снесет яичко. Мы действительно едины и полны решимости вступить в бой, когда пробьет наш час. Там, в Валенсии, борзописцы кропают конституцию, и наверняка она получится у них очень красивая, но, как только они кончат строчить ее, мы начнем писать нашу, мы сами, как говорится, в тесном дружеском кругу. И совсем скоро мы увидим в дыму сражений головы этой гидры. Ибо нельзя играть с огнем рядом с пороховой бочкой!

Сказав это, он поднялся, подтянул штаны, сползавшие с его обширного живота, и распрощался со всеми.

— До завтра, коли господь желает, чтобы пауки по-прежнему сидели в одной банке.

Беседа Сеятеля и прочие чудачества

На вершине холма за его обычным занятием — созерцанием гор встретил Сесилио-старший Педро Мигеля.

— Любуешься плодами своих трудов? — спросил лиценциат, усаживаясь на бугре возле молодого человека, с любовью оглядывавшего возделанные поля. — У тебя есть на это полное право; ведь, пожалуй, в таком отличном состоянии Ла-Фундасьон еще никогда не находилась.

— Если к делу подойти с любовью…

…оно всегда принесет добрые плоды, хочешь ты сказать. Ты прав. Земля!! Ты отдыхаешь, спишь или думаешь о других вещах, на минуту, на день или на месяц забываешь о ней, не смотришь на нее, но она не забывает о тебе, она не дремлет, она продолжает работать на тебя. И, когда ты возвращаешься к ней после сна, раздумий о другом или просто от других дел, она улыбается тебе и встречает тебя, говоря: «Смотри, что я сделала за это время. Вот здесь этому кусту дала новый росток, чтобы ветви у него были со всех сторон ровные, а тут посадила цветок, чтобы он радовал твой взор, а вон там добавила еще несколько зерен какао».

Сказав это, Сесилио-старший вдруг сам стал смеяться над своей сентиментальной откровенностью:

— Хе-хе-хе! Ну и наговорил же я глупостей, о матушке-земле! Верно, Педро Мигель?

— Это не глупости, дон Сесилио. Вы еще никогда так не говорили, и жаль, что вы замолчали, мое сердце так радовалось, когда я слушал вас.

— Да будет известна истина. Это не мои слова, а отрывок из книги Сесилио-младшего, который я запомнил наизусть.

— Да, теперь я припоминаю это…

— Он читал тебе свою книгу?