Бега
Шрифт:
— Все люди как люди! — начал Сергунин, нахально прерывая репетицию.
— Что?! — переспросил Сапфиров, хотя отлично расслышал сказанное.
«Все люди как люди», — мстительно повторила Маньяковская.
— В чем дело! — вспыхнул Сапфиров. — Где дисциплина, спрашиваю, вы что, забыли про закон?
Белявский протолкся вперед и развел руками, давая понять: мол, закон законом, но против массы не попрешь.
— Я мерю мир особым взглядом! — сатанинским голосом пригрозил Сапфиров. — Каждый воробушко…
— А меня звали в «Лесорубы», — напомнил Сергунин. — Вон товарищи подтвердят.
— Прекратить! —
Этого только Сергунин и дожидался.
— A-а!.. Так, по-вашему, коллектив — базар?! — полез он на стену, вдохновляя притихших было статистов. — И не кричите на меня. Я вам не любовница.
— Что вы имеете в виду? — взвилась некстати Маньяковская. — Товарищи, я прошу вынести Сергунина на собрание!
Статисты в дверях пфыкнули в кулачки, а Бржевский не нашел ничего лучшего, как сказать: «Не в этом дело».
— Как «не в этом»? Нет уж позвольте! Я вам не газировщица!!! — заверещала Маньяковская, вцепившись в Сергунина накрашенными коготками.
Их бросились разнимать, и в номере все пошло вверх дном. Это была уже не комната, а какой-то птичий остров, крикливый и бестолковый. Маньяковскую успокаивали в десять голосов и предлагали воды, но она визжала:
— Я не лань трепетная! Не овца тонкорунная!
Сапфиров понял, что добром это не кончится и надо предпринимать нечто срочное — размолотить клюкою стол в порошок или самому пасть в обморок. Но и то и другое не обещало результата, и, как человек не глупый, а очень даже хитрый, он пошел на попятный. Клюкой по столу он таки треснул, но следом за этим прокричал:
— Позвать ко мне Олега Поповича!
Соавтор Сапфирова литератор Попович прибежал с неестественной быстротой. Это был золотой человек, готовый написать хоть собственный некролог. Объяснения с ним длились не больше минуты. Олег тут же притулился к подоконнику, на столах он писать не привык, и дополнил сценарий эпизодом, где замерзавший в тайге герой внезапно вспоминает о море.
Мудрого Олега поздравили с творческой удачей, причем первой это сделала Маньяковская, непостижимым образом успевшая подкраситься и навести полный марафет.
Коллектив включился в суматошную работу. Сапфиров диктовал объяснительную телеграмму на студию. Статисты паковали реквизит и аппаратуру. Белявский заказал разговор с Янтарными Песками и в ожидании звонка стал печатать на машинке новое объявление:
Съемочной группе «Держись, геолог»
Требуются: картины, эстампы — 4 шт.;
ватники ношеные — 5 шт.;
чучело глухаря — 1 (одно).
Глухаря надо было выставить при съемках на пляже для показа, что море — вовсе не море, а бред замерзающего геолога. Белявский торопился и печатал с ошибками: «Чайка» отправлялась в рейс ровно через два с половиной часа.
Когда братья Бурчалкины прибежали в гостиницу, там было хоть шаром покати. У высокого, словно в тире, барьерчика отирался Ваня Федоров и, показывая дежурной то «Пчелу на дыне», то ватник, донимал ее приставанием:
— Как так «съехали»?! Дыню видишь? Ну! А вот ватник ему. Ношеный, как договаривались… Он мне нынче без надобности. Я на полное довольствие становлюсь: мне от государства положено,
потому как я теперь пихмей…— Много ты на себя берешь, Ваня, — отвечала дежурная сонно. — Ты бы прежде в толк взял: на шута им в Крыму твой ватник?.. Аль под голову заместо подушки класть?
— Четырнадцатый у себя? — лег на барьер Стасик.
— Вот еще один, — сказала дежурная. — Уехали они. Все уехали. Каждому в отдельности, что ли, повторять, — и, вспомнив вдруг нечто важное, встрепенулась и крикнула: — Клава, ты слышь? Нюрка-то замуж выходит!
— Но? — гулко отозвалось из титанной. — Кой леший на нее позарился?
Роман не терпел скандалов, но тут его задело за живое.
— Вы на работе или на завалинке? — сказал он по возможности ровным голосом. — Вас ведь живой человек спрашивает.
— А у нас других не бывает, — нисколько не испугалась дежурная. — Мертвых, гражданин, не поселяем.
Оглушенный таким хамством, Роман только хватил в себя воздух, как это бывает, когда хочешь чихнуть, да не получается. Тогда Стасик оттеснил в сторону брата и с фальшивой заинтересованностью произнес:
— Это какая же Нюрка? Не Журавлева?
— Да нет, буфетчица из «Дуная», — с превеликой охотой уточнила дежурная.
— Скажи пожалуйста, кто бы подумал! — сказал Стасик, настраиваясь на родную для дежурной волну. — А куда, кстати, уехали из четырнадцатого и надолго ли?
— В Янтарные Пески, на море… Напоследок графин кокнули, паразиты, и осколки под ковер, а четырнадцатый гвоздь в стенку засадил. Зубами бы его заставить…
— А на гвозде там ничего не осталось? Можно мне посмотреть? — перебил Стасик.
— Поди оставят! — сказала дежурная. — Нашего бы чего не прихватили. Артисты!
— Когда же они уехали?
— Да с час, наверное, будет.
— Час! Всего час, — застонал Стасик. — Ты представляешь, Роман, какой-нибудь час, и мы бы их застали… О черт! Будь проклят этот карантин!..
Не успел он это воскликнуть, как его слова эхом повторились в дверях. Этим «эхом» был переводчик Ольшаный.
На знатока иностранных церемоний было больно смотреть. Его буквально шатало, и в своих темных роскошных очках он походил на слепого, потерявшего на тротуаре палочку.
— Во, еще один артист, — аттестовала такое явление дежурная. — Люди не завтракали, а он уже хорош! Разве тут графинов напасешься?
— Что с вами, товарищ? — спросил заботливый Роман.
— Все!.. Все кончено, — откликнулся на сочувствие переводчик. — Меня лишили Республики Кокосовых пальм… О, зачем я таскал чемоданы?! Зачем не пил и даже не курил?
— Не понимаю. Вы жалеете, что сохранили здоровье?!
— Зачем мне здоровье! — стиснул бледные кулачки Ольшаный. — У меня два языка — английский и кокосовый. И все прахом из-за какой-то бани да еще этого карантина…
В баню Ольшаный не ходил из принципа: там его принимали за подростка и просили потереть спину. Но на этот раз он пошел на сделку с гордостью. Экскурсию взял на себя Береста, и поначалу все шло прекрасно. Втроем они подошли к бассейну, Береста попросил у нарушивших карантин пловцов внимания и сказал: