Беглец на задворках Вселенной

Отличная анестезия. Почти мгновенная.

Глава 35. Видения

Совершенные дикие вещи мне явились под наркозом.

Поначалу я ничего не видел и ничего не чувствовал. И это было страшно. Страшно, потому что я понимал, что я – это я, квинтессенция собственной сути, но я «застрял в текстурах», как доисторическая муха в янтаре, и делать в этот момент ничего не могу. Вот вроде бы я есть, существую, но вокруг ничего. У меня даже тела нет, есть лишь мысль, вернее, сознание в виде меня. И я не могу кричать, и не могу ничего слышать. Вокруг сплошное великое НИЧТО. Чёрное и непроглядное. Если это и есть пресловутый «тот свет», то это вязкая и тёмная субстанция, где нет абсолютно НИЧЕГО. Густая чёрная смола, в которой бьётся сознание маленького испуганного Керана.

В тот момент я реально решил, что это навсегда.

Ну вот и всё.

Совершенно жуткие ощущения беспомощности и безнадёги, когда даже жаловаться некуда и некому. Да и плакать бесполезно.

Потом картинка сменилась.

Передо мной предстал белый светлый квадрат непонятного помещения. Белый потолок. Белые стены. И голос, чуть надтреснутый и хриплый, произнёс: «Э, нет, дружок, тебе ещё рановато сюда… Живым тут не место! А ну-ка, проваливай!» Резкий толчок в то, что когда-то, видимо, было лбом, и я снова оказался в темноте. Но не густой, как в первом видении, а вполне себе космической. Какой-то бесконечно-звёздной. Изначальной. Дышалось тут на удивление легко, хоть и было несколько прохладно.

Я видел над собой склоненных Шпильку, Лонга и Йо-йо в странно-комичных формах.

Шпилька с рогами на голове, непривычно длинная и худая, суетилась и клацала заострёнными, как у акулы, зубами. Густая шёрстка чертовки имела отчётливый синевато-зелёноватый отлив. Довольно курьёзная картина. Длинный хвост с кисточкой так и ходил из стороны в сторону, выказывая сильное беспокойство своей владелицы.

– Дяосюэгуй, угомонись, – рявкнул Лонг, глядя на чертовку огненно-красными глазами, и та плюхнулась перед ним на колени. – Не мельтеши. Всему своё время. Он придёт в себя. Всё вспомнит. Обещаю. Все через это проходили.

Лонг меня не на шутку удивил.

Белый. Абсолютно белый. Неумолимый, точно сама смерть. Длинные белые прямые волосы. Белое ханьфу, расшитое серебром и украшенное самоцветами. Белые сапоги. А над ушами... Что это такое, святые небесные драконы??? Плавники??? Или что??? И почему у моего приятеля на руках чешуйки???

– А если нет? – ревело странное шерстистое существо, вцепившись в полы белого ханьфу Жени. – Он никого из нас не узнаёт… никого… сколько можно… я устала ждать… Ускорьте…

– Должен, – холодно произнёс Гера. – Вспомнит. Поймёт. Примет. Жди.

– Ай… – выло странное существо, которое, по сути, и чёртом, и дяосюэгуем являлось с большой натяжкой, – да когда это будет… Вообще нет никаких сил терпеть…

Дяосюэгуй залезла в висящие в воздухе странного вида сапоги и принялась на них качаться, как на качелях, явно сама себя успокаивая.

– Принятие и понимание никогда не бывают простыми, – достал откуда-то из-под красного, расшитого золотом халата красное яблоко Герка и принялся его грызть. – Знания, как говорила моя бабушка, никогда не даются просто так. Жди.

– Стоп. Ни слова. Он нас слышит, – наклонил голову на бок Лонг, прекратив накручивать белую прядь на палец.

– И видит, – прекратил жрать своё яблоко Герка.

– Он умирает, – скорбно произнес незнакомый мне голос.

– Ну… это же для нас хорошо? – с надеждой спросила дяосюэгуй.

– Ну как сказать? – хмыкнул непонятный третий голос. – Не все мирские дела этого тела закончены. Ему слишком рано.

– И что, мне опять… ждать? – визгливо поинтересовалась чертовка, выпрыгивая из своих сапог. – Снова ждать?

– Да, – равнодушно подтвердил незнакомый голос. – Я несколько столетий ждал, твой отец – тысячелетия, и ты, деточка, подождёшь. Твой жизненный путь по моим меркам вообще невелик, дяосюэгуй. Я понимаю, что ты юна и чересчур категорична, но умерь пыл. Терпение – величайшая из добродетелей.

Щелчок, и я снова увидел перед собой белый матричный куб, одна из стен которого начала удаляться от меня чуть влево и вверх. Откуда-то послышалась слабая струнная музыка, а в отдалении этого странного коридора я увидел свет. Чуть рассеянный. Тёплый. Благодушно-добрый. Подозрительно хороший, обещающий покой и умиротворение. Он определённо притягивал. Манил.

Ну я понял, что к чему. Не дурак. Но пока медлил, непонятно чего ожидая.

На уши страшно стало давить со всех сторон, и я всё-таки нехотя побрёл на свет, хотя и был убежден, что незнакомый голос прав: рановато.

Так быть не должно.

– Да щаз! – схватила меня за руку дяосюэгуй, невесть как взломавшая одну из стен куба. – Сволочи светлые, мрази высокодуховные, провоцируют, приманивают, вынуждают! Это насилие!!! Не пущу! Сдохнешь в этом перерождении не в мою смену! Не для того всё затевалось!

Зелёная, худая и нелепая, она казалась абсолютно инородной в этой неестественной белизне странного помещения. Впрочем, как и я. Подумав, я крепко схватил чертовку за цепкие шерстистые лапы.

– То-то же, – благодушно произнесла дяосюэгуй, облизывая остреньким языком совершенно акульи зубы. – Не, нам обоим стопроцентно не туда… Не наш эгрегор, понимаешь ли. И не потому, что не заслужили, а нам это просто не нужно. Чужое, инородное, сечёшь?

Чертовка лукаво похлопала меня по руке, приглашая выйти из куба с той стороны, которую она лично проломала. На белой стене отчётливо виднелось расползающееся во все стороны огромное пятно зеленоватой плесени, такой пушистой, что она скорее напоминала одуванчик, хлопок или северную пушицу.

* * * * *

– А ну-ка, молодой человек, приходим в себя, – продолжал незнакомый голос. – Эй! Я кому говорю! Ты жив? Нет? Ты меня слышишь? Сколько пальцев я показываю?

Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в палате реанимации наряду с другими несущими всякий бред пациентами на «отходосах».

– Во, пришёл в себя, всё-таки, – добродушно проворчал дедок в медицинском халате. – Напугал, засранец. Думали, всё.

Так я понял, что так называемая «простая» операция явно пошла не по плану. Но всё обошлось.

* * * * *

Валяясь в хирургии в компании самых странных личностей, я, наконец, обрёл время, чтобы все переосмыслить. Не то, чтобы мне сильно прочистило мозги, но мои мысли неизменно возвращались к жутким ощущениям увязшей в смоле птички, прочувствованным под наркозом. Птички, которая была лишена голоса и права движения. Невероятно страшные ощущения.

Не радовала меня и новость, что придётся два-три месяца носить жуткого вида корсет.

– И свыше трех килограммов поднимать нельзя, – напомнил лечащий врач, а затем принялся перечислять. – Вообще на ближайшее время жизнь придется несколько перекроить. Сидеть нельзя. Наклоняться нельзя. Вообще много чего нельзя, в том числе и заниматься сексом. Сожалею.