Белая береза

— Я ест комен-дант! — внезапно гулко сказал Квейс, не трогаясь с места. — Вы слушат мой приказ! Не будет слушат мне — расстрел! Мой приказ — приказ германска армия. Понял, да?

Никто не ответил. Но Квейс, видимо, и не нуждался в ответе. Звякнув подковами, он шагнул вперед, спустился на ступеньку ниже и, ткнув пальцем в Ерофея Кузьмича, обратился к толпе:

— Это ест ваш человек, да?

— Здешний… — переждав немного, отозвался дед Силантий.

— Хорош человек? Знаете, да?

— Знаем. Был хорош, а каким будет — кому известно? — осмелел дед.

— Разговор говорит дома! — сказал Квейс сердито, тряхнув гребнем волос. — Сейчас дело! Я предлагаю избрат… — Он опять ткнул пальцем в Ерофея Кузьмича. — Как твой фамилий?

Ерофей Кузьмич попятился к толпе.

— Не желаю я! Никуда не желаю!

— Как фамилий? — резко повторил Квейс.

— Лопухов.

— Предлагаю избрат господин Лопухофф ваш старост, — закончил комендант Квейс. — Кто протиф? Нет протиф? Все! Разой-дись! Шнель!

Толпа медленно разбрелась в стороны.

Один Ерофей Кузьмич остался у крыльца.

"Черт меня дернул останавливать этого дурака! — подумал он удрученно. — Выходит, усердие свое показал… Вот теперь и крутись!"

XX

Не торопясь, комендант Квейс поставил на край стола стопку из черной пластмассы, какие носят вместе с флягой, наполнил ее светлым вином из высокой бутылки с цветистой этикеткой. Коротко взглянул на Ерофея Кузьмича, приказал:

— Пей. Это шнапс.

Ерофей Кузьмич прижал шапку к груди.

— Благодарствую…

— Ты ест старост, — мягко пояснил Квейс. — Ты должен слушат немецкий комендант. Что говорю я — приказ немецка армия. Ты должен точно исполнят мой приказ.

"Занес меня сюда дьявол! — уныло подумал Ерофей Кузьмич. — Такое время в тени бы прожить!" Он осторожно поднял стопку, боясь сплеснуть вино через край, выпил, не спеша обтер усы.

— Ничего. Только послабее будет нашей.

— Ты ест старост, — вновь начал разъяснять Квейс. — Ты должен слушат немецкий комендант. Ты должен отвечат все вопросы немецкий комендант. Ты понял, да?

— Все, как есть, понятно…

Квейс некоторое время трудился над консервной банкой, и Ерофей Кузьмич, внимательно наблюдая за ним, никак не мог понять, что он ест. "Не то фрукт какой ихний, — недоумевал он, — не то просто репа какая?" Отложив вилку, Квейс разогнулся в тяжелом деревянном кресле, остановил свой взгляд на старосте.

— Где ест ваш болшевик?

Ерофей Кузьмич выпрямился перед столом.

— Большевиков у нас нету, — заявил он убежденно. — Их и было-то немного. Каких в армию забрали, какие уехали… Председатель сельского совета давно уехал, а колхозный — самым последним подался.

— Что ест — подался?

— Ну, уехал, стало быть.

— Куда уехал?

— А туда, к Москве.

— О, Москау! — Квейс запрокинул глаза. — Немецка армия будет скоро Москау! О, это ест большой город! — И опять к старосте: — Он уехал Москау? Ты должен говорит точно.

— Что вы, точно и говорю. Своими глазами видел, как уезжал. Бабы домой вернулись, а он дальше поехал. Без власти пока жили.

Сообщения старосты, видимо, не удовлетворили Квейса. Он поворочал туловище в кресле, подвигал скулами, начал набивать трубку табаком. Раскурив ее, подержал спичку над столом — над ней медленно угасал огонь.

— А кто поджигал хлеб?

— Где же знать! Это ночью было.

— Ну, ночью! — фыркнул Квейс, окутываясь дымом. — Надо знат! Ты старост! Ты должен сообщат немецкий комендант, кто сжигал хлеб. Понял, да?

— Оно так… Только где мне знать?

Квейс пристукнул рукой по столу.

— Надо знат! Мы будем знат!

Он поднялся, заговорил другим тоном:

— Мой первый приказ!

— Слушаю…

Выйдя из комендатуры, Ерофей Кузьмич прошел по всей деревне и объявил первый строжайший приказ Квейса: всех собак немедленно повесить на воротах. За невыполнение назначалась одна мера наказания — повешение хозяев, тоже на воротах, рядом с собаками. Все ольховцы были ошарашены этим приказом коменданта. Вскоре всюду поднялись крики, собачий визг и лай.

Сумрачным возвращался Ерофей Кузьмич на свой двор. Открыв ворота, он увидел, как из-под крыльца выскочил Черня. Верный страж взглянул на хозяина, не трогаясь с места, раза два вильнул хвостом — и вдруг, сгорбясь, оглядываясь, бросился под амбар. "Неужто чует смерть? поразился Ерофей Кузьмич. — Экая тварь, а? — И даже растрогался. — Тоже ведь хочется жить!" И лицо Ерофея Кузьмича точно покрыла тень.

В воротах сарая показался Лозневой, в армяке, подпоясанном ремешком, в ботинках и старой шапчонке. По приказу хозяина он с утра очищал сарай от навоза.

— Закончил? — крикнул ему Ерофей Кузьмич.

— Еще немного, Ерофей Кузьмич…

— Но-но! Заговорил? — прикрикнул хозяин. — Опять забыл? Ты у меня гляди! Голову за тебя подставляю! Кончай живо!

Алевтина Васильевна молча загремела посудой, но Ерофей Кузьмич отказался обедать. Не раздеваясь, не снимая шапки, присел у стола.

— Чего это ты? — спросила жена.

— Значит, душа не принимает, вот чего. Тебе объясняй все! Липнет всегда, прости господи, как репей.

— Только заступил в эти старосты, и от еды отбило.

— Не точи, точило!

Васятка сидел у окна с книжкой, изредка поглядывая из-за нее на отца.

— Брось книжки! — сказал Ерофей Кузьмич. — Дело есть.

— Куда, тять?

— Черню вешать.

— Черню? — вскочил Васятка. — За что?

— Иди, спроси у него…

— У кого, тять?

— У коменданта, у кого же!

Алевтина Васильевна не на шутку перепугалась.

— Кузьмич, да ты что? Хорошо ли с тобой? В уме ли?

Ерофей Кузьмич кивнул на окно.

— Иль не слышишь, как по всей деревне собаки взбесились? Пошли! Торопиться надо.

Васятка вскочил, заревел, бросился к двери:

— Не дам я Черню! Не дам!

— Василий! — Ерофей Кузьмич поднялся. — Или хочешь, чтобы я заместо Черни висел на воротах? Этого хочешь?

— Все одно не дам! — рыдая, еще сильнее закричал Васятка. — Я убегу с ним! Вот тебе! Пусть ищет… твой комендант… чертов немец!

— Василий! — Ерофей Кузьмич рванулся к двери. — Вожжей захотел? Ты что говоришь? — Он схватил сына за чуб. — Ты знаешь, сморчок поганый, что за это будет? Знаешь? Знаешь?