Белая береза

Больше он ничего хорошо не помнил. Все перепуталось в его памяти. Кажется, он долго сидел у воронки, не в силах сдержать слезы, потом был в своем шалаше, потом еще где-то бродил, не находя покоя и места.

Около полудня его нашли в стороне от расположения батальона, среди мелкого кустарничка. Он со стоном бился на земле. Запястье его левой руки было раздроблено пулей. Рядом валялась винтовка.

Над поляной, устало хлопая крыльями, летела ворона. Увидев ее, Кузьма Ярцев догадался, что наступает вечер. Низко над лесом, в раздумье, будто потеряв знакомые ориентиры, стояло сказочно-багровое солнце.

Впереди себя — на большом расстоянии — Кузьма Ярцев увидел две шеренги солдат. Над ними сверкали штыки. Лица солдат были неразличимы. Через мгновение шеренги оказались совсем близко, но и после этого Кузьма Ярцев с удивлением заметил, что у всех солдат одинаковые, как у близнецов, лица и одинаковые глаза. "Это какая же рота? Наша? — мелькнула у него мысль. — Зачем она здесь?" Осмотревшись, он понял, что стоит у подножия того пригорка, где был утром, а позади него — свежая воронка от авиабомбы. И ему вспомнилось все, что произошло в этот день.

После полудня состоялся военно-полевой суд. У Ярцева не было и не могло быть никаких оправданий: в припадке страха он даже не подумал о том, что его преступление будет открыто без труда. Поняв, что оправдываться бесполезно, он сразу же признал себя виновным. Пытаясь рассказать судьям, как он совершил преступление, испытывая неожиданное облегчение от раскаяния, Ярцев старался припомнить все, что он делал и о чем думал в это утро. Но судья сердито оборвал его, сказав, что это не имеет отношения к делу. После этого Ярцев отчетливо понял, что его расстреляют и, вероятно, очень скоро. Он не доживет даже до вечера. Смерть стала совершенно неизбежной и очень близкой. Стоя перед судом, Ярцев понял, что смерть сейчас ближе, чем могла бы быть в любом бою. Раньше, подчиняясь своему страху, он беспредельно верил в то, что стоит ему только пойти в бой — и он погибнет. А тут Ярцев внезапно пришел к самой простой мысли, что, пойди он сейчас в бой, еще неизвестно, убьют его там или нет. Никто этого точно не скажет. Воюют же люди годами, бывают во многих боях — и остаются невредимыми. И Кузьма Ярцев со страстью обреченного ухватился за мысль, что в бою он может найти свое спасение.

Но было уже поздно.

Увидев себя у свежей воронки и поняв, что его вывели на смертную казнь, Кузьма Ярцев внезапно почувствовал в себе больше сил и жизни, чем в последние дни. Один из членов трибунала, встав перед шеренгами, зачитал приговор военно-полевого суда. Потом командир батальона капитан Шаракшанэ, высокий подвижной бурят, начал о чем-то говорить с солдатами. Кузьма Ярцев расслышал только его вопрос:

— Кто желает расстрелять изменника Родины? Есть такие? Два шага вперед!

Андрей стоял в центре первой шеренги. Весь этот день он жил как во сне. Поступок Терентия Жигалова потряс Андрея и заставил многое передумать. Тем более мерзким показалось ему преступление Ярцева, тягчайшее, какое можно совершить на войне. Но не только это взволновало Андрея. Втайне Андрей считал, что на нем лежит доля вины: встретив Ярцева в лесу, он догадался, что страх начинает толкать того к измене, но не решился рассказать об этом командирам — пожалел Ярцева, который всю дорогу тогда проникновенно говорил о своей семье. Теперь Андрей понял, что на войне нельзя жалеть не только врагов, а если требуется — и своих людей. И поэтому, услышав вопрос комбата, он первым сделал два шага вперед. Он взглянул на Ярцева, как у Сухой Поляны смотрел на гитлеровцев, — в густой черноте его глаз засверкали зрачки.

— Я желаю! — сказал он, сильно дергая губами.

Сержант Олейник понял, что сейчас обе шеренги сделают два шага вперед. Стараясь опередить, он быстро встал рядом с Андреем.

— Я желаю!

Вслед за ним вперед шагнули все солдаты. Андрей и Олейник вновь оказались в центре первой шеренги.

— Надо пять человек, — сказал Шаракшанэ.

Через минуту перед Ярцевым остановились пять человек с винтовками. Все они были одинаковы, как близнецы. Только один, в центре, показался все же более знакомым, чем все остальные. Ярцев пристально всмотрелся в него. Этот знакомый был выше всех ростом, суховатый, чернявый, и на петлицах его шинели горели сержантские знаки.

"Олейник?"

И во время суда и после него Кузьма Ярцев почему-то ни разу не вспомнил об Олейнике. Теперь, увидев его, Ярцев порывисто вскинул руки вверх и слегка подался грудью вперед, собираясь что-то крикнуть.

Но в эту секунду сухо ударил залп.

Ярцева похоронили в воронке от авиабомбы.

XX

Всю ночь полк Озерова укреплял свой участок обороны. Сотни людей стучали лопатами, углубляя извилистые траншеи, выбрасывая землю в сторону противника. Во многих местах доделывали дзоты и блиндажи. Особые группы солдат таскали сюда из леса по непролазной грязи тяжелые бревна; другие укладывали их внакат над открытыми ямами; третьи маскировали дзоты и блиндажи дерном, ветками и полусгнившей травой. На участках, наиболее доступных для танков, артиллеристы устанавливали противотанковые пушки. На немецкой стороне стояло полное безмолвие. Только около полуночи оттуда, сотрясая гулом небо, прошли к Москве немецкие самолеты. После этого многие солдаты работали, оглядываясь назад, и вскоре увидели: на востоке, куда ушли самолеты, начали вонзаться в черное небо сотни острых клинков-огней. По траншеям послышались голоса:

— Встретили этих бандюг!

— Там встретят! Дадут от ворот поворот!

— Копать! Чего встали?

На рассвете начали возвращаться группы саперов, которые минировали отдельные полосы на подступах к обороне. Одна из групп вышла на участке взвода Матвея Юргина. Саперы притащили с собой на плащ-палатке какого-то солдата. Его осторожно спустили в траншею.

— Что с ним? Подранили? — спросил Юргин. — Это ваш?

Один сапер сообщил кратко:

— Полз.

— Куда?

— Сюда.

— А кто он такой?

— А это только ему, видать, известно.

Матвей Юргин осветил раненого фонариком. Тот лежал без чувств. Лицо и одежда раненого были заляпаны кровавой грязью. Не верилось, что он мог совсем недавно ползти. Не верилось, что он мог жить.

— Полз? — переспросил Юргин.

— Полз, — сапер вздохнул. — Просто чудо. Стонет и ползет, царапает вот так руками. А когда заговорили с ним, сразу в бесчувствие пришел.

С другой стороны по траншее подошел Андрей. Он присел у головы раненого, при свете фонарика взглянул в лицо и сказал быстро и торопливо:

— Жигалов? — И закричал, не помня себя: — Тереха! Жигалов! Тереха!

Терентий Жигалов очнулся в то время, когда его уложили на носилки, чтобы нести на ближний пункт медицинской помощи, и перед этим решили обмыть лицо. Должно быть, по тому, как осторожно и ласково обтирали ему лицо, он понял, что находится среди своих. Его лицо жалко сморщилось, но и заплакать у него не хватало сил. Он пошевелил губами, и Юргин наклонился над ним, стараясь расслышать, что он хочет сказать. Терентий Жигалов прошептал отчетливо:

— Где… он?

Некоторые подумали, что Жигалов бредит, но Андрей понял, что он хотел бы видеть его, и наклонился над носилками. У Андрея вздрагивали губы и слезами застилало глаза, — целые сутки он втайне больше всего думал о судьбе Жигалова.

— Я здесь, Тереха, здесь! Видишь?

— А-а, — слабо протянул Жигалов и затем отчетливо выговорил: Спасибо, друг…

Когда Жигалова унесли, все солдаты с минуту еще стояли на месте, и Осип Чернышев, покачав головой, сказал:

— Это надо думать: целые сутки полз! Он же весь изошел кровью! И чем жил? И чем только живет еще человек?