Белая ласточка

— Сестрица, сегодня какое?

— Тсс!.. Не так громко, больной! Спят... Сегодня двадцатое.

— Спят! Все равно вы их будите. Спящим, что ли, градусник суете? — разозлился вдруг Виктор. — Выписывайте, я здоров.

— Я не выписываю. Обход будет, вот и скажите врачу... Рано вас еще выписывать.

— Ничего не рано. У меня же только голова, ушиб. Все прошло.

— Еще и контузия, шок. Врач решит, больной. Лежите тихо...

Ничего не попишешь, оставалось лежать тихо и ждать обхода. В конце концов, он всего две недели в больнице. Не так уж много. Особых повреждений нет. Пора в строй. Вот только обрит он теперь, как каторжник, да весь кумпол будет в зеленке или каких-нибудь наклейках. Как покажется таким дома? Жуть!

Хоть и со скандалом, но через три дня Виктор выписался. Купил в универмаге полотняную кепку и из Ташкента тут же вылетел в Газли, явился в штаб связи — в пяти километрах от разрушенного поселка; там в новеньком щитосборном домике ему указали, где, на какой «улице» сейчас действует его министерство. «Улицы» назывались, как гласили надписи на щитах: «Москва», «Новосибирск», «Ленинград», «Кемерово» — из этих городов прибыли в Газли стройотряды. В оперативном пункте Векшина ждала депеша — срочно вернуться в отдел для обеспечения связи и нужных мер. Шеф и все высшее руководство — на пострадавших объектах в Бухаре, Ташаузе, Чарджоу... Виктору предстояло вылететь в Москву... На поле, обогнув одну из палаток, он столкнулся с дядькой в защитной штурмовке, в шлеме, лицо знакомое... Радист!

— Седой! Жив! — радист тиснул в объятиях Виктора, глянул весело на его съехавшую кепку. — Обрили? А я в Ташкент лечу, хотел в госпиталь к тебе забежать. Значит, ты в порядке? Ну, молодец!

— В порядке. — Виктор отчего-то смутился. — А как там... все...

— Улетели... Потом и тебя прихватили, — радист заговорил тише. — Двоих, правда, там оставили...

— Кого?

— Миша погиб, помощник... Он, понимаешь, упал прямо на Кравцова. Кравцов невредим, сейчас в Бухаре, работает, А Миша... в общем...

— А второй кто?

— Сторож. Вгорячах забыли. Потом оказалось, он проспал землетрясение. Вот номер! — радист расхохотался. — Трещины прошли мимо, он дрых себе и не слышал.

— Ну, так не бывает же! — не поверил Виктор. — Трясло все-таки.

— И в вагоне трясет, а ты ведь спишь. Человек устал, чего особенного! Спал и не слышал. Потом еще и не верил нам, когда говорили про толчок... Вот такие пироги. Чего на свете не бывает! — заключил радист. — Спешишь? А то с тебя причитается...

— Да, домой лечу...

— Ну, давай, а то надо бы... — прищелкнул у горла пальцами радист. — Тебя, говорят, к награде представили.

Виктор не поверил — во второй раз: — Чего это ты...

— Ты же отличился, человека спас... Ладно, Седой, не скромничай, а выпьем в другой раз, — радист приобнял на прощание Виктора. — Я шучу. Сам спешу. Еще увидимся, пока!

Радист исчез за углом палатки.

...В самолете Виктор стеснялся снять свою полотняную кепку, чтобы утереть со лба пот, — голова была в пятнах зеленки, правда, ежик уже чуточку отрос, под комполка двадцатых годов. «Нет, скорее я на пожилого узбека теперь похож, — решил Виктор, глянув на себя в зеркало в туалете, — обритый, и морда вся дублено-коричневая от зноя... Светка меня не узнает»,

* * *

Прямо из аэровокзала он позвонил в отдел, Свете.

— Какую Свету? — резнуло незнакомым голоском. — А... помню, да она тут больше не работает.

— Как не работает? — он возмутился, «Может, не туда попал», — мелькнуло в мыслях,

— Погодите... Сейчас узнаю…

«Очевидно, новая сотрудница или из другого отдела, подменяет Зинаиду», — догадался Виктор.

Он стоял в плаще нараспашку возле телефона около выхода, сжимал вспотевшей ладонью трубку.

Что же со Светкой-то? Давно он ничего не знал о ней. И сам ведь ей не звонил, ничего о себе не сообщал, с того самого дня... Сначала — больница, а потом закрутился... А теперь и ее на месте нет. Что за черт!

В трубке ответили:

— Позвоните попозже... Говорят, уехала.

— То есть как уехала? Куда?.. Стойте, это Векшин говорит... С кем я разговариваю?! Да постойте же...

Но сотрудница, видимо, не желала продолжать:

— Товарищ, я тут человек временный... Или больна. Сейчас узнать не могу, позвоните позже, — отчеканила и — щелк! — звякнула трубкой.

Все! Как холодом обдало Виктора. С досадой, в предчувствии какой-то беды, пришлось ехать домой. «А может, сразу в министерство махнуть?.. Нет. Все же сначала домой надо, переодеться, дух перевести, оттуда — позвоню снова», — решил Виктор.

Дома матери не было. О рейсе он заранее не сообщил, вот мама и ушла куда-то, может быть, в магазин... Снова позвонил в отдел — безуспешно, никого нет на месте. Оставив матери записку, вышел, поймал такси, через четверть часа уже входил в помещение отдела.

Сотрудница за столом, пожилая, сухонькая, с блеклым лицом и в вязаной кофточке, вроде даже оробела, когда он вошел, резко представился и снова спросил о Свете, и вообще — что тут происходит, почему нет никого на месте?

— Вы же знаете, все руководство выехало туда, в те края... А я из патентной группы, я тут лишь до обеда, попросили посидеть. Скоро придут сотрудники...

— А сейчас где?

— Вызваны за документацией какой-то, и на связи... А эта девушка, я выяснила, больна.

— Больна?

— Да, уже с месяц... Да обождите, вот придет Юля, она вам окажет.

Юлю ждать Виктор не стал, пошел сам ее искать, по всем этажам. Ни на своем месте на третьем этаже, ни в другом крыле здания в канцелярии — куда он позвонил, — ни в одном из буфетов Юльки не было. Вот когда всерьез он разозлился на отсутствие рабочей дисциплины. «Нет, хватит, этому надо класть конец! — решил в сердцах Виктор. — Бегает небось по промтоварным, за какой-нибудь импортной губной помадой или колготками...»

Позвонил домой — мама уже пришла, была, оказывается, в поликлинике, высидев длиннющую очередь к врачу; и какой-то незнакомый, новый ее голос — вялый, слабенький — не понравился Виктору. Нет, о Свете она ничего не знает, звонков не было. «Скоро приеду, мам», — успокоил он ее, и снова вышел на улицу. Бесцельно, в полной, еще даже неосознанной растерянности... Что делать теперь, где Светку искать? Ждать спокойненько, когда соберутся люди в отделе и все выяснится, — он не мог. Прежде бы он, наверно, терпеливо обождал, занялся бы другими делами... но теперь, после всего, что было в Газли, он не мог быть спокойным. Никогда раньше он и представить себе не мог, что Света так ему нужна! Душу переворачивала тревога. Тревога за нее и чувство вины перед ней...