Белла чао (1943)

Небош слегка приподнял маскировочную накидку и вопросительно дернул подбородком.

— Работаем. Первым водилу. Один усташ нужен живым, бабу по обстановке.

Команда прошла вдоль цепи и стоило водителю заняться ниппелем, как тихо бумкнула винтовка Небоша и шофер мягко завалился, уткнувшись лбом в арку колеса. Глухой звук не встревожил даже птиц и пассажирку, что уж говорить о двоих поодаль.

Они спокойно закончили свои дела и повернули к машине.

— Левый мой, — шепнул трем другим стрелкам Небош.

— Правый мой, — отозвались из цепи.

— Первая пятерка, вперед! — Глиша и четверо бойцов поднялись в полный рост, держа стволы на уровне глаз.

Хорошие накидки нам сделали, даже пять человек, вставших из подлеска, не вызвали никакого оживления у наших гостей — ребят заметили только после нескольких шагов.

— Руки за голову! Стоять-молчать-бояться!

Один замер с протянутой к дверце машины рукой, второй дернулся, но быстро оценил, что со своим пистолетом против четырех автоматов и пулемета он не игрок и тоже застыл.

Но тут, наконец, бабенка оторвала голову от скатки, увидела косолапящих к ней леших, почти неподвижные, как на гиростабилизаторе, черные дула, и немедленно завопила.

Под это дело второй все-таки потянулся к кобуре, но Небош все равно быстрее, а пулю обогнать еще никому не удавалось.

— Руки вверх! Шевельнешься — сдохнешь!

Противоречивую команду первый, однако, исполнил безошибочно — медленно поднял руки и замер. А вот бабенка схватила и судорожно пыталась расстегнуть портфель, а когда набежавший боец вырвал и отбросил его, завыла и полезла царапаться.

Бум!

Вопли после удара прикладом по голове резко оборвались, кокетливая шляпка и шпильки улетели вперед, под педали.

— Собирай все, уходим! — крикнул я Глише, не переставая следить за дорогой.

Неплохо вышло, два языка вместо четырех трупов. Все тела, живые, мертвые и полумертвые, затолкали в машину, один боец сел за руль, двое с автоматами вскочили на бампер сзади и опель, присев на жалобно скрипнувших рессорах, свернул на присмотренную тропку, уходившую в глубь леса. Прикрывавшая группа Бранко снялась только после того, как моя пятерка прошлась по дороге вениками из веток, подняв клубы пыли и скрыв и без того малозаметные следы.

Обошлось без экстренного потрошения: до усрачки напуганный усташ выкладывал все, даже не дожидаясь вопросов. Да, охрана лагеря. Нет, не в увольнение, в отпуск, на неделю. Да, машина до Загреба и обратно, раньше воскресенья не ждут. Нет, он никого не убивал, просто выполнял приказы, убивали вот этот и водитель. Да, и баба тоже убивала, а он никогда! Да, начальник сейчас в отъезде, ждут завтра. Да, по этой дороге. Не убивал, честное-пречестное! Семья ведь, трое братьев и сестер на иждивении. И больная мать.

И все, разумеется, инвалиды, даже собака хромает, а кошка с лишаем. Отпустите, дяденьки, я больше не буду.

При словах о начальнике лагеря засвербела недолеченная задница, я полез почесаться, а сукин сын Лука оскалился, но подавился смешком, стоило злобно на него зыркнуть. Мы с ним своего рода побратимы: ранения почти одинаковые, вот он и отыгрывался за все шуточки в его сторону. Но не сейчас, не сейчас, вернемся с задания — пусть регочет, сколько влезет.

А пока мы быстро перетряхивали добытое — деньги, оружие, бумаги, отпускные свидетельства, содержимое портфеля и багажника… Я раскинул веером документы: все четверо сотрудники Усташской надзорной службы, а не домобраны. Оба пассажира награждены один железной, а второй бронзовой медалью Короны Звонимира за заслуги «на благо хорватского народа и государства». Какие заслуги могли быть у служащих охраны концлагеря, даже думать не хотелось. И всем четверым от двадцати до двадцати пяти лет, вот так, сила есть, а вместо ума догмы и верность поглавнику, думают пусть командиры. Сколько таких молодых-веселых вписалось к националистам, влезло в кровавое безумие и скатились в садизм?

Дождя не было уже дней пять и потому машину просто загнали как можно дальше в лес и закидали ветками, а следы замели.

— Кончай его, — махнул я в сторону усташа.

Он тоненько завизжал, попытался вскочить, но Марко обхватил его сзади за горло и буднично воткнул штык-каму в почку. Охранник всхрапнул как лошадь, засипел, обмочился и уставился в небо стекленеющими глазами.

Теперь осталась последняя проблема:

— Что с девкой делать?

— С собой тащить нельзя, — констатировал очевидное Небош.

— У меня рука не поднимется, — слабоват я в коленках женщин убивать, хоть и понимаю все.

Бранко тяжело вздохнул и потянул из ножен полоску стали, но все решилось само собой — за спиной раздался хрип, булькнуло, и я, обернувшись, увидел как дернулись в агонии ноги в чулках и как Марко спокойно вытирает лезвие.

— Твою мать, почему без приказа??? — сорвал я злость от неуверенности на братце.

— Был приказ кончать, — огрызнулся Марко и таким волком глянул, у-у-у…

И это он к партизанам попал, страшно подумать, что бы мог натворить у четников. Вот точно, возраст безбашенный, ни бога, ни черта не боятся.

Прикинув расклады, решили ловить начальника здесь же и не ошиблись, только пришлось ждать почти сутки, до самого вечера. Когда длинная запыленная легковушка дошуршала до нужной точки, водитель за каким-то хреном решил наклониться к приборной доске и пуля Небоша вышибла мозги сидевшему сзади пассажиру. Но два других стрелка отработали чисто, авто, не снижая скорости, вильнуло с дороги и влетело в дерево, оглушив седоков. Хорошо, что уже темнело и в засаду я поставил не пятнадцать, как вчера, а двадцать пять человек, ослабив группы прикрытия, а то хрен бы мы укатили в лес тяжеленный «хорьх».

Четвертый пассажир, надпоручник, отключился после полета по салону и удара головой в торпеду, тела бойника, стражника и войника, то есть майора, сержанта и рядового, быстро обшмонали и прикопали в заранее подготовленном овражке.

Самым ценным оказались даже не деньги, не документы и не два чемодана с барахлом, а солидная кожаная сумка с дюжиной папок внутри. Вот их я и разбирал, пока там надпоручник приходил в себя.

Хорватский — тот же сербский, только на латинице, ну, в паре мест пришлось уточнить у Бранко, но в целом все понятно. Одна папка содержала переписку по поводу «гуманитарки», которую загребские доброхоты предполагали выдавать заключенным индивидуально, по фамилиям. Начальник лагеря Любурич в конце концов согласился, но потребовал доставки еды и одежды обезличенно, списком, чтобы не раскрывать, кто из заключенных жив, а кто умер или убит.

Я было подумал, что это попытка присвоить лишнее, но в одной из следующих папок лежали материалы следствия над несколькими охранниками. Как и в любом лагере смерти, после уничтожения заключенных оставались вещи, порой весьма ценные. Охранники попытались закрысить изъятое и контрабандно вывезти из лагеря, но были пойманы и казнены по приказу начальника лагеря. И нет, не расстреляны, а забиты до смерти.

Дальше — больше. Бумаги из третьей папки относились к попытке Любурича создать собственных «янычар». Около пятисот захваченных при зачистке Козары сербских детей кое-как обмундировали и подвергли окатоличиванию и ежедневной муштре. Проект, как следовало из бумаг, провалился из-за дикой смертности от недоедания, дизентерии и других болезней.