Белые пятна Тёмных времён (сборник) (художник Анна Куликова)

— Эй, эй, ты что, очумела? — закричал младший лейтенант. — А вдруг там был бы водород?

— Это и есть водород, — невозмутимо пожала плечами тогрута. — Да не дёргайся, при таких условиях он не должен загореться.

— Уверена?

— Так нас учили по физике.

— Ах, ты ещё и физику учила??

— Я много чего учила. И не подначивай, а то и двинуть могу, не посмотрю, что ты такой пилот.

— Э-э… не кажется ли леди, что установку всё равно придётся как-то размонтировать? — максимально вежливо осведомился Соло. — Она по площади больше нашего корабля.

— Не разберём, так разрежем, — беспечно махнула рукой Хонс. — Ребята и Блика её снова соберут. А пока газ рассеется, давай-ка поглядим, не осталось ли каких-нибудь записей или мемокристаллов.

— Где?

— А вот там, — она посветила дуговым фонарём, и младший лейтенант увидел среди деревьев замаскированный сухими стволами купол быстросборного домика. Как только она его разглядела? В темноте видит, что ли?

Внутри продолговатого купола царила разруха и запустение. Всё здесь носило следы поспешного отлёта, почти бегства. Соло уже знал от Хонс, что произошло. Когда-то очень давно профессор-отшельник подхватил перемежающуюся лихорадку. Как известно, до конца её вылечить невозможно, эта пакость годами может не трогать человека, а потом ка-ак прихватит, чуть запоздаешь с лекарством, и заказывай надгробие. Приступы лихорадки можно задавить простеньким растительным препаратом, и рано или поздно она опять затихнет до поры до времени. Но если порошка нет, средство не загнуться только одно – мощный антибиотик из армейской полевой аптечки и скорее в госпиталь, где ту же вытяжку коры "монашьего дерева" введут внутривенно. Четыре года назад обострение лихорадки у профессора затянулось, лекарство стало подходить к концу, и перепуганный ассистент-тионец, погрузив бесчувственного патрона в аварийную ракету, стартовал с планеты, бросив лагерь и опытную установку. Профессора спасти не успели, слишком слаб оказался гражданский антибиотик, которым его пытался поддержать ученик. А самим ассистентом занялась Имперская Безопасность, пытаясь выудить информацию о том, что же такое изобрели они на Дзигало. Но ничего не добилась: тионец уверял, что профессор мало во что его посвятил, и во время допросов с пристрастием тоже не сказал ничего нового. Итог известен – Кессель и скорая смерть на рудниках.

Приладив фонарь на плечевом ремне так, чтобы он смотрел в потолок, создавая освещённость за счёт отражения и рассеивания от светлой поверхности, Хонс осматривала столы, полки, ящики. Соло держал свой фонарь в руке, расфокусировав луч, так ему было привычнее. У учёных мужей имелось довольно много литературы, по большей части, в виде стандартных кристаллозаписей, хотя попадались и книги, отпечатанные на флимсипласте. Соло заглянул в одну из них, чтобы понять, какая-такая там информация, что её нельзя просмотреть на экране. Книга раскрылась, один из листов развернулся гармошкой. Схема. Довольно большая. Да, на экране такую целиком рассматривать неудобно, либо частями, либо получится слишком мелко. В Академии и штабах для таких вещей ставили большие голопроекторы, а тут особо не развернёшься. Или у них просто не было средств. Намётанный глаз младшего лейтенанта подмечал в этом доме странные признаки нищеты. Древний, как мир, угольно-шихтовый фильтр для воды вместо ионного, химические светильники, какими бросили пользоваться, должно быть, и на самых захудалых планетках. По соседству с нормальными компьютерами и вполне продвинутыми лабораторными приборами это выглядело дико.

— Кристаллы с записями забрали с собой, — задумчиво говорила тогрута. — Вот тут и там тоже, видишь, пустые места. Но неужели они совсем ничего не писали на флимси? Учёные обычно доверяют листам больше, чем деке.

Младший лейтенант невольно усмехнулся. В Академии их приучали к правильным, казённым словам, как "датапад", например, но между собой многие всё равно говорили по-простому, как сейчас Хонс – "дека". И тут луч фонаря наткнулся на что-то бурое, бесформенное. Вот они, записи, точнее, то, что от них осталось. Рядом валялась горелка. Тионский ассистент был человеком аккуратным, и как ни торопился, а бумаги сжечь не забыл. Наёмница пошевелила носком ботинка сплавившуюся, обугленную массу и вздохнула:

— Ну, на нет и суда нет. Пойдём.

Вернувшись к установке, они приступили к изучению её на предмет разборки или, по выражению наёмницы, "как бы это половчее разломать". Здесь им в который раз повезло. Круглое двадцатиметрового радиуса поле приёмника излучения состояло из небольших, размером с рабочий столик в офицерской каюте, толстеньких панелей, соединённых силовыми замками, а в радиальном направлении ещё и патрубками для прохода жидкости или газа. И легко разнимались, когда знаешь, как. Они не знали, поэтому одну из панелей Соло сломал, но дальше пошло веселее. Панели складывали стопками и увязывали такелажной лентой. Стопки Хонс делала побольше, поскольку таскать их на себе не требовалось: в трюме дожидалась приказа пара стандартных грузовых дройдов IW-37. Тогрута предложила сперва расчистить проход к центру установки, где возвышался в человеческий рост её главный агрегат. Взявшись за него вдвоём, дройды аккуратно потащили его к кораблю. Затем вернулись, подхватили по пачке элементов и так же неторопливо унесли.

— Что-то жрать охота, — пожаловался младший лейтенант. — Пусть пока таскают то, что связано, а мы перекусим, а?

— И куда в тебя столько лезет? — проворчала тогрута. — По-моему, не жевал ты только в гостях у "Макрокода", да сейчас, при посадке. Лопнешь же.

Она, конечно, преувеличивала. Младший лейтенант строго соблюдал режим питания и перекусывал лишь трижды в день: между завтраком и ланчем, ланчем и обедом, обедом и ужином. И в меру. Пяток крекеров с паштетом и банка тоника – разве это еда? Но он решил не обижаться и парировал:

— Древняя мудрость гласит, что солдату еда и сон всегда впрок.

— Ага-ага. У нас говорили иначе. Солдат всегда хочет три вещи: жрать, спать и…

— Не без этого, — хохотнул он.

— Последнее точно шиш тебе. У меня муж имеется.

— И кто у нас муж?

— Путешественник, — после секундной паузы ответила Хонс. И добавила: — Исследователь Неизвестных Территорий.

Заканчивали демонтаж после обеда. Соло чувствовал себя как выжатый фрукт, но старался не подавать вида. Не мог же он спасовать перед дамочкой! Впрочем, неутомимая Хонс тоже начала проявлять признаки усталости.

— Тебе не кажется, что стало темнее? — спросила она, закончив скреплять очередной пакет элементов.

— Да тут с самого начала было темно, как у корунная в… подвале, — отозвался младший лейтенант.

— И всё же, темнеет. Видимо, заходит местное светило. Надо поторопиться. Вяжем быстрее.

Далёкий протяжный рёв подтвердил справедливость её слов. Пусть день в долине под пологом тумана мало отличался от ночи, ночные хищники, похоже, предпочитали придерживаться суточного цикла. А твари, что охотятся ночь, как правило, бывают намного неприятнее дневных. Уо-о-о-о, вок-вок… Уо-о-о-о, вок-вок-вок… Кажется, неизвестное животное приближалось. Вдали ему откликнулось второе. Соло торопливо стянул лентой последнюю пачку элементов, снял с пояса фонарь и посветил в том направлении, откуда недавно слышался рёв. Вот оно. Тварь напоминала земноводное. Гладкая лоснящаяся кожа, покрытая желтоватым маслянистым налётом, уродливая голова без шеи, зато с огромным ртом, выпученные глаза. Размером тварь была с матёрого фермерского кабанчика, каких он видел однажды на Дарни.

— Что смотришь, уродина? — плавным движением вынимая бластер, произнёс он. — Нравлюсь? Поужинать мной хочешь?

— Стой! — удержала его тогрута. — Я разберусь. А ну, пошёл отсюда! Быстро!

Гигантская жаба издала утробное ворчание. Затем неуклюже повернулась, показав скрученный спиралью на спине тонкий хвост, и короткими бесшумными прыжками пошкандыбала прочь.

— Впечатляет, — уважительно сказал младший лейтенант. — Как это тебе удалось?

— Люблю животных. Потом, это же был самец, — пожала плечами Хонс.

Соло впервые в жизни не нашёлся, что ответить. А вскоре выяснилось, что жаба приходила поужинать вовсе не ими, а деликатесом совсем другого рода. Висевшие на ветках деревьев продолговатые предметы, которые Соло в потёмках принял было за плоды, начали трескаться один за другим, и из них появились крупные, примерно с ладонь, светящиеся насекомые. Не светляки – у тех светится одно брюшко. Эти сияли целиком, мягким золотистым светом, как джоралланские опалы, когда на них попадает в полутёмной комнате солнечный луч. Голова, брюшко, усики, лапки и пара тоненьких нитей-хвостов, расположенных сзади, всё это выделялось на фоне тёмной коры деревьев, словно на бархате в ювелирном магазине. И сияние усиливалось, это постепенно расправлялись прозрачные крылья, освобождённые из-под твёрдой скорлупы. Насекомых становилось всё больше. Вот их уже десятки, а вот сотня или, может быть, две. На деревьях оставалось ещё очень много коконов, только они почему-то не спешили открываться. Видно, не пришло их время. Насекомые светились всё ярче, странным образом не освещая почти ничего вокруг. Внезапно одно из них взлетело, и секунды спустя в воздух поднялся весь рой. Из глубины леса к нему присоединились ещё несколько десятков порхающих огней, и начался брачный танец. Медленно взмахивающие эфемерные крылья рождали причудливые переливы света, а когда парочки сходились близко-близко в воздушном поцелуе, мерцание становилось хаотичнее, выбиваясь из общего ритма, будто золотистые летуны спешили поведать всем окружающим о своих чувствах друг к другу.

Это напоминало то огненные фонтаны и звёздочки фейерверков на праздновании, то мерцание далёких уличных фонарей сквозь листву парка, когда неощутимый ночной ветерок пробирается в ветках, то небо в дни падающих звёзд. То что-то ещё, памятное лишь смутно, возможно, со времён раннего, почти забытого детства. Уж на что Соло считал себя человеком рано зачерствевшим и нечувствительным, а и он глядел на это действо, разинув варежку. Что творилось с тогрутой, трудно передать. Синие глаза распахнулись, словно два бездонных озера, тонкие брови, очерченные светлыми линиями поверх, приподнялись, губы сложились в мечтательную улыбку. И не стало сейчас в её лице ни ехидства, что он так часто видел за последние дни, ни напускной каменной строгости. Она была светла и прекрасна, как ангел небесный. Если, конечно, бывают ангелы с рожками.