Белые волки Перуна

– А который из них Криве?

– Вон тот, у камня, с жертвенным ножом в руке.

Ладомир с любопытством склонился над поверженным старцем. Ничего примечательного в его лице он не обнаружил - лицо нельзя было даже назвать старым или морщинистым. Кабы не белые борода и волосы, Ладомир не дал бы этому человеку более полувека от роду. И грудь, проломленная копытом зубра, оказалась широка, и рука, сжимавшая жертвенный нож, казалась сильной. Но, в общем, человек как человек, и трудно сказать, как и почему подмял он под себя ятвягов, заставив платить подати, словно Великому князю.

Сокровища, собранные кудесником Криве, поражали глаз. Злата да серебра в Велнясовом горде было столько, что, пожалуй, не хватит трёх ладей, чтобы всё это вывезти.

Мечники ходили по каменным палатам как зачарованные, но брать ничего не брали. Велняс, чего доброго, мог обидеться за самоуправство. Привыкшие к деревянным домам люди терялись в каменных коробках, где даже луч солнца, падающий из узкой бойницы, казался холодным и неживым. А каменным подземным переходам, мнилось, не будет конца, и вывести они грозили неосторожных путников в холодную и суровую страну Забвения. Туда боги ссылали ослушников, преграждая им после смерти путь в страну вечного счастья.

Но то, что нельзя простым мечникам, не заказано Перуновым ведунам. А потому Бакуня, не раздумывая, принялся за делёж сокровищ, найденных в кладовых кудесника Криве. И выходило по справедливости, что Велнясу-богу, как младшему, - одна третина, а Перуну, как старшему, - две третины. Двум чудом уцелевшим Велнясовым волхвам оставалось только глаза пучить на Бакунин делёж.

– Не волчьи клыки лишили жизни кудесника Криве и его волхвов, а звериные копыта Велнясовых зубров, волею самого Рогатого бога. В этом Велнясовы волхвы знак и предупреждение - если живёте не по правде, пренебрегая волею богов, то быть вам мёртвыми.

Если ближникам Велняса и было, что возразить, то они не решились. Да никто их и слушать не стал бы. А Перунову долю уже грузили на подводы, чтобы везти на оставленные в протоке ладьи.

Бакуня объявил Волкам и мечникам, что Перун щедрый бог, а потому дарит своим печальникам половину добра, отнятого у жадного кудесника Криве.

И Волки, и мечники слова Бакуни приняли с одобрением. Бог Перун, конечно, вправе одарить своих печальников, а самовольно у бога Велняса никто не взял бы и куны. По прикидкам Ладомира выходило, что участники похода на Велнясов горд в накладе не остались. Перунова щедрость к божьим ратникам бесспорно была достойна восхищения.

Глава 10 Владимиров поход

Поход князя Владимира в ятвяжские земли случился внезапно, в конце второго месяца лета, хотя судачили об этом походе уже давно. Это покойный Ярополк мог думать месяцами, ратиться или не ратиться, а у Владимира всё разом - пала дружина на вёсла и пошла ходом так, что закипёла в Днепре вода. А дело боярское - не отстать от князя и не уронить своей чести. Боярин Ставр только-только обнял прибывшего с Плеши сына, только-только угостил его медами, а тут гонец от Великого князя - готовь дружину и ладью. От Ставра князь потребовал пятьдесят мечников, да с Блудова двора, по просьбе бывшей жены Мечислава, взял боярин Ставр под свою руку двадцать пять. После того как Перуновы волхвы ощипали Блудову вотчину, так и двадцать мечников с его двора было много. Но если князь требует, то жёнке деваться некуда. По всему Киеву собирала Людмила людей, способных удержать меч. И надо отдать ей должное, собрала. Мечники её ни статью, ни справою не уступали Ставровым. А старшим над ними боярыня поставила бывшего Блудова мечника Вилюгу, который ушёл было от боярина Мечислава, но не стал таить зла на хозяйку и откликнулся на её зов.

Князь Владимир Ставровым расторопством остался доволен. И ладья у боярина ходкая и мечники молодцы один к одному. А иным от Великого князя перепало, как боярину Путне, с которого грозили даже взять виру за нерадение княжьему делу. Оно, может, быть боярин Путна и виноват, но, скажем, у боярина Басалая ладья и того хуже, а половина мечников без доспехов - это как? А только князь Владимир Басалаю не сказал ни слова, выместив зло на Путне. Басалай-то ныне в ближниках у великого князя, но в такой любви Владимира чести мало. Не всяк смерд отдаст свою дочь в наложницы, хоть бы даже и князю. А тут, мыслимое дело, дочь боярина - в потаскухах. И не по принуждению, не силой, не из страха за жизнь и нажитки, а просто отдал под князя в угождение. Конечно, и князь Басалая не обидел, но от таких даров боярину только сраму больше. Другой бы на его месте изошел на краску, а с этого всё как с гуся вода.

Боярин Путна оставил ладью на сына Станислава, а сам перешёл к боярину Ставру - вдвоём долгий путь коротать легче. Ну и отмыли они Басалаевы косточки в днепровской воде до бела. Не раз, наверное, икнулось сегодня бесстыжему боярину.

– И князь Святослав тоже был охоч до жёнок, и наложниц было у него немало, - вздыхал Путна, - но так, чтобы боярских дочек брать под себя, этого не было. Разумному князю хватало холопок и полонянок.

Боярин Ставр согласен был с боярином Путной. Конечно, князь должен показывать народу мужскую силу, так от дедов-прадедов заведено, но всему надо знать меру.

От днепровской водицы хоть и идёт свежесть, а всё равно жарковато. Бояре сначала лежали на досках на носу ладьи, а потом убрались на норму под небольшой навес - вроде полегало. Ладьи по Днепру шли ходко. Ставрова шла чуть не вровень с княжьей, даром что гребцов на ней меньше на треть. Могли бы и уйти от Владимира, но Ставр придержал своих. Не ровен час осерчает Великий князь, посчитав за бесчестье чужое расторопство. Владимир, это не Ярополк, с ним ухо надо держать востро.

А Путнина серая утица телепается в самом хвосте, ну разве что не последней. За ней ещё три-четыре плескают вёслами, в том числе ладьи Басалая и Отени. Для киевского воеводы это уже совсем стыд.

– А спрос только с меня, - обиженно нудил Путна.
– А на поверку моя ладья других лучше.

– Про твою ладью я скажу на Двине, боярин, - усмехнулся в усы Ставр.
– А вот сын у тебя всем взял - и ростом, и лицом, и статью.

– Тебе своего старшего тоже хаять нечего, - ответил польщенный похвалой Путна.
– Не каждый удалец удержится на чужих землях, а Изяслав не пропал в совсем молодые годы.

Такие похвалы приятны отцовским сердцам, но Путна уже сообразил, что разговор про Станислава боярин завёл неспроста, потому что дочек у Ставра полны палаты, а иные уже входят в возраст.

– Твоей-то старшей никак пятнадцатый годок пошёл?

– Самое время замуж, - вздохнул боярин Ставр.
– А то времена ныне смутные, того и гляди, понравится какому-нибудь ясну соколу белая лебёдушка, и утянут её со двора, отцу спасибо не сказав.

Ясный сокол – это, конечно, Владимир, который сейчас горделиво возвышается на носу своей ладьи. Ноги у него из камня, что ли, чтобы вот так стоять столбом полдня. Впрочем, его дело молодое, а у людей, обременённых годами и потомством, свои заботы.

Путне доводилось видеть Ставрову дочку - и ликом чиста, и в тело пошла исправно, да и Ставр на Киевщине не из последних, породниться с ним - честь. Оттого и не стал Путна ходить вокруг да около, а если и поспорил чуток, то только по поводу приданного. Но и здесь сошлись почти полюбовно - и боярин Ставр давал немало, и боярин Путна не просил сверх меры. Послё похода решили сыграть свадьбу, к обоюдному удовольствию.

По Днепру шли быстро, хотя и против течения, а уж на волоках пришлось попотеть, даром что князь Владимир чуть ли не всех окрестных смердов собрал вокруг своих ладей. Где волоком тащили, а где несли на руках, где озерцом плыли, а где малыми протоками - путь хоть и тяжкий, но не раз хоженый. Изяслав и вовсе здесь проходил недавно вместе с греком Анкифием, а потому своим расторопством и разумностью приглянулся Великому князю: