Белый ферзь

Полезной, очень полезной информацией разжился Колчин при общении со старшим библиографом. И не только о Вадиме Сване (да какой секрет! его, библиографа, уже спрашивали-переспрашивали компетентные органы!), но и об Инне Колчиной. Она действительно работала в «Публичке» в отделе редких рукописей. Да, именно в дни те самые. Только не по восточным раритетам. Ее, как следовало из регистрационных листков, больше интересовали отечественные рукописные раритеты прошлого века — Гончаров, Мельников-Печерский, а также документы эпохи Переворота. И правильно! За Востоком, сказано, обращаться в ИВАН, на Дворцовой набережной.

Полезной, очень полезной информацией разжился Колчин при самостоятельной прогулке по залам-коридорам «Публички», высматривая в окна подробности внутреннего дворика.

Один общий дворик на «Публичку» и на «Метрополь». Чистенький такой. Ни гниющих отбросов в шатких ящиках — от общепита. Ни груд бумажного мусора ввиду пожароопасности — от библиотеки.

Выход во двор — из «Публички», закрывающейся в строго определенное время.

Выход во двор — из «Метрополя», который кормит-поит ненормированно по времени. Да хоть под утро выходи (когда там хрестоматийный «мертвый час» для спящих? с четырех до пяти… хоть сваи кувалдой заколачивай, хоть деревья спиливай визгливой «Дружбой»!) — и к окошку: тук-тук, свои!

В самой что ни на есть безопасной безопасности Колчину показались на территории «Публички» — энциклопедии. Насколько он мог рассмотреть снизу — да, энциклопедии. На антресолях, нависших над входом в зало, разветвляющееся на два отдела — художественная литература и социально-политическая литература. Антресоли как антресоли, НО… без ступенек. Ни справа, ни слева. Как туда забираются индивидуумы энциклопедического склада ума? По приставной лестнице? Поблизости ничего похожего на таковую. Вот так заберешься среди ночи энциклопедии полистать — ан попрыгай-дотянись. Не спрашивать же у бдительных стражей в форме, где-то здесь должна быть лестница или стремянка на худой конец.

Л-ладно. С «Публичкой» сегодня пора заканчивать. Зубарев ждет. А вот в «Метрополь» ближе к вечеру таки не помешает наведаться. Поужинать…

Почему Зубарев надавил на «так» про место встречи у подножия Екатерины, Колчин осознал, уже оказавшись в толкучке у подножия Екатерины. Хилая, немногочисленная толкучка, но отвратная-крикливая.

Некий урод с мегафоном призывал к новому порядку.

Некие уроды слушали.

«Мегафонный» — не физический, но априорно моральный урод. С физикой у него было все в большом, очень большом порядке. А призывал он уродов физических становиться под знамена подлинных бойцов за чистоту расы — то есть не след тормозить на полпути, быть уродом, так не только физическим, но и моральным.

А и в самом деле, на сборищах борцов все больше убогих. Прав, вероятно, дважды-еврей Давид Енохович Штейншрайбер, взбадриваясь душой и телом, когда вступает в дискуссии с подобной шушерой. Иначе последуешь совету одного из нынешних элитных адвокатов: «Противно? А вы отвернитесь!» — а спустя время обнаружишь, что отворачиваться некуда, везде морально-физические уроды, новообращенные.

Где, черт побери, Зубарев?!

— Я, Юрий Дмич, — опознавательно произнес Зубарев, появившись как из-под земли и тронув Колчина за локоть. И произнес за долю секунды до инстинктивного колчинского стряхивания чужого прикосновения. — Пошли?

Они пошли.

— А вы зря уходите! — воззвал мегафон. — Подлинные русские должны сплачиваться, а не расходиться!

— Да какие это русские! Чернявый типичный жид! А этот, маленький, поджидок! — выкрикнула женщина из хилой толпы.

«Противно? А вы отвернитесь…»

Симптоматично: ублюдки высказывают в мегафон, в микрофон, в телекамеру слова вроде бы правильные-аккуратные, чтоб не придраться; зато реакция убогих слушателей всегда одинакова — и реагируют на выкрике, на истерике непременно женщины. Расчет выверенный: воздействовать на женщин силой, да и словом — итог один… Смотрите, люди добрые, они избивают наших сестер и матерей! Смотрите, люди добрые, они боятся говорить как мужчина с мужчиной, они способны только языком молоть с бабами!

— Вякнули бы вы при мне лет десять назад! — просожалел Зубарев вполголоса (впрочем, не оглядываясь).

Однако Питер — вольный город. Во всяком случае именно сегодня, именно сейчас.

В Москве именно сегодня, именно сейчас тоже не особенно вякнешь, еще и собрав пусть хилую, но толпу, — в момент бы рассортировали по крытым машинам и свезли куда следует. А куда следует — это зависит от инструктажа, полученного на разводе всеми совместными милицейско-воинскими патрулями… Вдруг провокация чеченских лазутчиков?

Питер, в отличие от Москвы, не опасался газавата — никаких совместных патрулей. И вообще поспокойней, потише…

— У нас вообще поспокойней, потише, чем у вас, — прокомментировал Зубарев.

— Я отметил… — ответил Колчин.

— Ну тк, сам такое место назначил, Юрий Дмич! Угораздило тебя. Они всегда у Катьки собираются!

Не стал Колчин попрекать бывшего ученика, мол, предупреждать надо! По сути Зубарев предупредил почти неосязаемым «так», понять же или не понять — забота сэнсея.

Мелкое, но самоудовлетворение, отместка судьбе. Этого у Зубарева не отнять. Колчин исподволь, издавна ощущал: Андрей при всем уважении и симпатии к сэнсею считает того «белой костью», а себя — «черной». Не с рождения, не фатально, однако почему кто-то всегда в белых перчатках, а кто-то в болотных сапогах по самое некуда дерьмо разгребает.

Колчин ощущал зубаревскую кислинку еще в период натаскивания спецов почти пятнадцать лет назад: ну коне-ечно, сэнсей! ты нас обучишь и за вторую смену примешься, а мы пойдем практиковаться, куда призовет руководство, хоть к черту на рога, — в горячее многоточие.

Колчин ощущал зубаревскую кислинку еще в памятный август три с половиной года назад: ну коне-ечно, сэнсей! в столице танки, а тебе приспичило Японию посетить! ты там будешь спортивную честь Отчизны отстаивать, а мы тут копошись-решай-решайся: кому быть Отцом Родным в этой самой Отчизне! небось когда вернешься, всё будет кончено, а ты тут как тут — с победой! иппон!

Колчин и теперь ощутил эту кислинку — еще по телефону: мол, как же, как же, московский гость! а мы тут у себя в болоте квакаем, мошек ловим…

Но кислинка не есть разъедающая кислота. Она даже придает некоторую пикантность.

Комплекса неполноценности у Зубарева и в помине не было. Была просто эдакая манера: куда уж нам уж до вас, мы в болоте, вы на холме!

Вероятно, удобная манера — для той работы, которой посвятил себя полковник компетентных органов.

Высокомерие — отличительная черта всех недоумков: я — на холме, а вы — в болоте, вы даже толком не поймете, что я вам говорить буду… или не буду!..

Поймут. На холме — дурак. Дурак на холме. Foll on the hill.