Белый флаг над Кефаллинией

При звуке выстрелов люди, сновавшие по площади, шарахнулись в сторону, будто их снесло ветром, но затем сутолока и шум возобновились. Из-за угла здания штаба показался карабинерский патруль. Сверкая винтовками, карабинеры направились к площади и свернули в улочку, которая вела к морю.

— Вот, — прошептала синьора Нина. Она как-то вся обмякла, сникла.

— Что «вот», синьора Нина? — спросила Адриана, глядя на нее насмешливым недобрым взглядом, как будто синьора Нина была виной всему, что происходило вокруг.

Тем временем по улочке, которая шла от моря к площади, подходила группа итальянских солдат. Они шагали под палящим солнцем в расстегнутых рубашках с багровыми от возбуждения лицами, яростно жестикулируя. С ними был офицер; он перебегал с места на место — то шел впереди, то сбоку, нелепо воздев руки, точно дирижер, управляющий оркестром и пытающийся его остановить, приглушить или хотя бы заставить взять другую тональность.

— Убили капитана! — крикнул кто-то посреди площади. — Ефрейтор стрелял в своего капитана.

Толпа на площади снова шарахнулась в сторону, словно от еще более сильного порыва ветра. Немецкие солдаты, зажав в руках автоматы, еще теснее — плотным кольцом — обступили машину подполковника.

На площади появились другие карабинеры, примчались солдаты военной полиции. Казалось, они кружатся без толку, ищут, кого бы сокрушить, разогнать, и не находят. Наконец им попалась на глаза группа солдат во главе с офицером, который продолжал размахивать руками. Солдаты военной полиции обрушились на них и тотчас подмяли.

— Иисусе Христе… — вздохнула синьора Нина.

Катерина Париотис ускорила шаг. Танки все еще стояли под деревьями. Все так же безразлично смотрели холодные голубые глаза.

4

— Господин генерал, — начал подполковник Ганс Барге, — на острове Кефаллиния сложилось нетерпимое положение. Вы дважды отказались принять наше предложение о сдаче оружия. Ради спасения жизни своих солдат я буду вынужден принять соответствующие меры предосторожности.

— Я дорожу жизнью ваших солдат не менее, чем жизнью своих, — ответил генерал.

— Значит, необходимо немедленно договориться. Я ждать больше не могу, — заявил подполковник.

Генерал возразил:

— Уверяю вас, что я вовсе не намерен подвергать какой-либо опасности жизнь ваших или моих солдат, господин подполковник. Но после того, что произошло на острове Святой Мавры, у моих солдат и офицеров есть все основания питать некоторые опасения.

— Насколько я понимаю, — проговорил подполковник, — вы не доверяете нашим обещаниям.

— Вот именно, — бросил в ответ генерал. — И вас это удивляет?

Подполковник улыбнулся.

— Да, — отпарировал он, — ведь перемирие с англо-американцами подписала Италия, а не Германия.

— Перемирие было подписано потому, что война проиграна.

— Проиграна для вас, господин генерал.

— Проиграна, — повторил генерал, как бы говоря сам с собой. — И продолжать военные действия было бы безумием. С вашей стороны это тоже безумие.

Подполковник посмотрел в окно. С площади доносился гомон голосов, слышались шаги патрулей, крики солдат.

— Ваши солдаты очень возбуждены, — заметил подполковник. Надеюсь, господин генерал, что вы сумеете удержать их под своим контролем и не допустите никаких эксцессов. Если сведения, которыми я располагаю, достоверны, то среди ваших солдат царят настроения, опасные для германского гарнизона.

— Мои солдаты хотят вернуться домой, — сказал генерал.

— А мы хотим предоставить им эту возможность, — ответил в тон подполковник. — Мы не возражаем против того, чтобы они отправлялись домой.

— Мы хотим вернуться в Италию, захватив все свое оружие, а не безоружными, — продолжал генерал.

Подполковник не понял:

— Как вы сказали? — переспросил он.

— Дивизия оставит Кефаллинию в распоряжение немцев, если нам разрешат сохранить все наше вооружение, — заявил генерал.

— Хорошо, я доложу своему правительству, — отчеканил подполковник Ганс Барге. И не сказав больше ни слова, не дожидаясь, что скажет генерал, вышел.

Глава тринадцатая

1

Поджидая фотографа, я озирался вокруг. От выпитого узо шумело в голове, и мне вдруг показалось, что вся Кефаллиния накренилась влево, наподобие севшего на мель парохода, и вот-вот соскользнет со всеми своими улицами и домами в залив. Потом мне почудилось, что остров накренился в другую сторону и что сейчас вся площадь, вместе с выстроившимися вдоль тротуаров стандартными домами, со столами и стульями кафе Николино, опрокинется через гребень холма, возвышавшегося рядом со мной.

Одурманенный выпитым узо, я видел Кефаллинию без прикрас. Вернее, не столько видел, сколько ощущал физически. Ведь этот остров — не такой, как все, не просто клочок земли, покрытый известняком. Здесь почва так же, как этот призрачный воздух, напоена смертью. Здесь, у меня под ногами, передо мной, на обрубленном четырехугольнике площади, и там, дальше, на развороченных дорогах, в лесу, на полях, земля химически соединилась со смертью. Я ощущал это через подметки ботинок.

Сквозь винные пары передо мной вырисовывался остров-мученик; я не столько видел его, сколько чувствовал всем своим существом. Это обступавшее со всех сторон море, эти размытые краски, эти грани, определенные природой: четкие линии, отделяющие скалу от моря, лес от виноградника, развалины от деревянных шведских коттеджей. Хотелось вскочить и бежать. Но куда? Ведь парома не будет до вечера.

К тому же возвращался Паскуале Лачерба. Он шел, прихрамывая, через накренившуюся площадь, но почему-то держался на ногах и не падал.

2

«Как убежишь, если вокруг — вода и небо без конца, без края?»

Ответ подсказали долгие дни и часы колебаний: ночь в Ликсури, беспрерывное гудение «юнкерсов», предательство командования армией, телефонограммы и нерешительность генерала. Ощущение безвыходности, не покидавшее, несмотря на, казалось бы, безграничный морской простор, ощущение, что пружина вот-вот сработает (и если чья-нибудь рука ее не остановит, то ловушка захлопнется), внезапно прошло. Ответ пришел с моря.