Белый шаман
Шрифт:
Эттыкай на какое-то мгновение пожалел, что разгневал черного шамана, но тут же мысленно махнул рукой и замер с крепко закушенной потухшей трубкой.
Вапыскат ушел. А Эттыкай еще долго сидел неподвижно, пугая жену своим мрачным видом.
— Пора идти в стадо, — робко напомнила Мумкыль. Эттыкай посмотрел на нее так, будто она оказалась тем самым Ивмэнтуном, которого пожелал ему увидеть собственным гостем черный шаман. Мумкыль юркнула мышью вон из полога. «Пора идти в стадо», — еще долго звучал в ушах Эттыкая робкий голос жены. Да, пора идти самому в стадо, как последнему пастуху.
Много раз с тех пор возвращался Эттыкай к этой мысли. Осторожно заговаривал с Майна-Воопкой по этому поводу. Однажды приехал к нему в стойбище, застал у костра в яранге. Пэпэв достала белую шкуру оленя, вопросительно посмотрела на мужа. Тот едва приметно кивнул головой, мол, стели. Эттыкай заметил это, сел на шкуру осторожно, почти застенчиво, показывая, насколько он лишен даже в малой степени высокомерия. Долго пили чай молча. Наконец Эттыкай сказал:
— Не жалко тебе, что моих оленей рвут волки?
— Жалко…
— Вот, вот, жалко, очень жалко. А как твое стадо? Большое оно теперь у тебя, о-о-о-чень большое.
— У меня моих оленей не больше, чем было. Остальное стадо общее, артель называется.
— Не режут волки ваших оленей?
— Случается. Но много меньше, чем резали когда-то.
— Не ленятся пастухи?
— Нет, не ленятся.
— Неужели Выльпу слушаются, как слушались Рыр-ку или меня?
— Вас больше боялись, чем слушались.
— Да, да, боялись, это верно, боялись. Какой пастух слушается, если хозяина не боится.
— Есть и такие, которым страх нужен. Привыкли, что Рырка на них должен рычать…
— Или Эттыкай лаяться, — попробовал пошутить гость над собой, горько усмехаясь.
— Мы научились по-своему вселять в таких страх, — сказал Майна-Воопка, как бы пропуская мимо ушей шутку Эттыкая, которому она, видимо, не так-то и легко давалась.
— Каким образом?
— На всеобщий укор приглашаем — собрание называется. Правда, собрание это не только всеобщий укор тому, кто нарушил запрет на лень, на бесчестие. Это еще и как бы семейный совет по всем общим делам.
Эттыкай поморщил лоб, не в силах осмыслить для него непостижимое, и тихо повторил:
— Всеобщий укор… Смешно как-то… Майна-Воопка вскинул гордую голову, показывая,
что гостю нелишне было бы выбирать слова поосторожнее, а то здесь и обидеться могут. С чувством достоинства ответил:
— Не так уж и смешно. От лодырей пар идет, как от котла над костром, когда выслушивают наш укор.
Эттыкай понял, что допустил оплошность, сказал льстиво:
— Ты умеешь устыдить того, кто достоин порицания…
— Не только я.
Приняв от Пэпэв еще одну чашку чая, Эттыкай отпил глоток и надолго задумался. Потом отпил еще несколько глотков, поправил машинально амольгин, взявшийся жаром в костре, и спросил, напряженно глядя на Майна-Воопку:
— Могу ли я стать человеком вашей артели? Майна-Воопка подумал, прежде чем ответить.
— Я скажу, если ты позволишь, каждому из чавчы-ват артели, о чем ты меня спросил сегодня…
— Позволяю.
— Пусть думают об этом чавчыват.
Я тоже буду думать… А еще советую съездить к Пойгину, он самый главный у нас…— Да, да, я знаю. Он давно уже был главным, даже тогда, когда жил у меня простым пастухом.
…Еще несколько месяцев думал Эттыкай, не попроситься ли ему в артель. И только тогда, когда к лету откочевал со своим стадом к морскому берегу, явился к Пойгину в правление артели. Это был деревянный дом у самого берега моря. Здесь толпилось много людей. Эттыкай настороженно огляделся, присел в угол и долго смотрел на Пойгина, отдававшего распоряжения охотникам. «Что ж, может, я тебя и не зря спас от шкуры черной собаки, — мысленно обращался к нему Эттыкай. — Теперь твоя очередь спасать меня. Интересно, каким было твое лицо, когда ты стрелял в Аляека, а потом в Рыр-ку? И так ли уж ты и не заметил, что я к тебе пришел? Скорее всего хочешь обидеть своим пренебрежением…»
Судя по всему, охотники были почтительны к своему председателю. Но вот вошел Ятчоль, протолкался к Пойгину, закричал:
— Я не поплыву в море на пятой байдаре! Она слишком мала и неустойчива на волнах.
— Садись в третью байдару, на мое место. Я буду на пятой, — спокойно ответил Пойгин.
— Нет, я лучше поплыву на пятой. Третья еще хуже.
— Это верно. Потому я и выбрал ее для себя и для тех, кто не трясется от страха перед каждой волной.
— А я трясусь? Ты почему позоришь меня?
Охотники попытались урезонить Ятчоля:
— Помолчи, рваная глотка!
— Покричи на свою жену, она привыкла к этому!
— Не мешай председателю!
— Он сделал три новые байдары, а сам уйдет в море на старой…
— Пусть уходит на новой, кто ему запрещает, — уже потише возразил Ятчоль.
— Совесть ему запрещает.
— Он и на старой тюленей и моржей добывает больше, чем кто-либо другой на новой.
— Он шаман, он прикликает к себе зверя! — опять закричал Ятчоль. — Скоро очочи прогонят его из председателей. Скоро придет газета из округа со словами проклятия Пойгину…
Эттыкай насторожился. О чем болтает этот крикливый человек? Может, все-таки говорит правду? Так ли уж и устойчив Пойгин под своей Элькэп-енэр? Почему он молчит? И все охотники тоже молчат…
Молчание действительно было долгим и тяжелым.
Но вот к Пойгину подошел Мильхэр — охотник высокого роста, с рябым от оспы лицом, и вдруг схватил Ятчоля за оба уха и с яростью прямо в лицо сказал:
— Если и вправду придут слова проклятия в листке немоговорящих вестей… я оборву твои уши и скормлю собакам.
Охотники рассмеялись. А Пойгин устало улыбнулся и негромко попросил:
— Отпусти его, Мильхэр. И руки в морской воде вымой. Уши Ятчоля, как и язык его, только с ложью и знаются.
И снова насмешки, как снег в пургу, осыпали Ятчоля. Осторожно потирая уши, он ждал момента, чтобы ответить насмешникам. Наконец дождался такого мгновения, закричал, раздувая в натуге шею:
— Откусите свои языки, угодливые людишки! Вы и передо мной по-собачьи вертели бы хвостом, если бы я был председателем. Но я буду, буду еще вашим очочем! Пусть только придет газета со словами проклятия Пойгину…