Берлин – Москва. Пешее путешествие

На улице Революции команда тележурналистов отлавливала прохожих. Я спросил, о чем они делают репортаж, о выборах? Нет, о детях. О детях? Да, о том, хорошо ли дети себя ведут, не стали ли они теперь хуже, чем были раньше. Плохие школьники, плохое поведение и так далее. Дети – это всегда удачная тема. Мне подсказали, что напротив есть кафе. Но минуту спустя я был снова у журналистов.

– Кафе закрылось.

– Ну, тогда я тоже не знаю.

– А чем бы здесь заняться вечером?

Я посмотрел на растерянные физиономии, вопрос, кажется, поставил всех в тупик. Я уже хотел пожать плечами и пойти дальше, когда лицо главного прояснилось.

– Дринк водка! – закричал он по-английски. – Пей водку!

Все-таки нашлось еще одно кафе. Потеряв бдительность, я сперва прошел мимо. Жодино приучило тебя, что кафе все время стоят на видном месте и приглашают внутрь, – сказал я себе. Теперь я все чаще вел короткие диалоги сам с собой. Но Жодино – совсем другое дело, исключительный случай, тут нечего и сравнивать, ведь обычно все не так, обычно кафе скрываются. Я так никогда и не понял, почему все заведения от Восточного Берлина до Алма-Аты должны были соблюдать маскировку. Непонятно и странно желание выйти в свет, чтобы приятно провести время где-нибудь в темном подвале, в бункере, в берлоге. В борисовском кафе солнечный свет тоже был изгнан за дверь, об этом позаботились темно-красные занавески.

Когда мои глаза привыкли к полумраку, я различил за соседним столом молодую женщину. Она ела суп, иногда клала ложку на стол, проводила рукой по коротко остриженным светлым волосам и заходилась беззвучным смехом. Она сделала знак, и на моем столе появился мокко. Это от дамы напротив, объяснила официантка небрежным кивком и усмехнулась:

– Пить не обязательно. Пусть просто стоит.

Я сделал небольшой глоток и улыбнулся женщине, та подсела ко мне и заказала еще один мокко для себя. За последний год у нее было трое мужчин. Первый был экспедитором, богатый, но вел себя, как свинья, поэтому от него она сбежала через четыре недели. Второй был добрым, но, к сожалению, бедным, из этого ничего не могло получиться. Третий снова был экспедитором, его грузовики ездили в портовые города между Москвой и Голландией. Он стал брать ее с собой на деловые ужины, и, насколько ей удалось понять, где-то ходило грузовое судно с химиками в трюме – плавучая нарколаборатория. Возможно, они делали взрывчатые вещества, она точно не могла понять. У одного из них была проблема с речью, очень глупое слово, которое он бесконечно повторял, как будто заело пластинку, а иголка перескакивает на прежнее место, это случалось большей частью, когда он волновался и хотел выглядеть особенно сурово и грубо: «Negerpisse. Negerpisse. Negerpisse». Это было отвратительно и смешно одновременно, ей постоянно приходилось сдерживать хохот, но однажды она не смогла сдержаться и прыснула со смеху. Она сняла парик с головы, череп был лысым, поперек него – страшный широкий рубец.

– Видите, что он сделал.

Рубец выглядел, как созданный гримером шрам от удара саблей из фильма про пиратов. Клинок, вероятно, был тупым, иначе бы он раскроил череп. Она снова надела парик, мне захотелось ее немного повеселить, и я неудачно пошутил:

– Парикмахерская, да?

Она взглянула на меня с ненавистью. Она не поняла игры слов, разумеется, нет, ведь она не знала немецкого. Она резко встала и вышла. Официантка убрала чашки со стола и сказала с презрением:

– Актрисы!

Центральная площадь была освещена теплыми красноватыми лучами заходящего солнца, я присел на основание борисовского памятника Ленину – бетонной фигуры цвета танковой брони, с поднятой вверх правой рукой. Точно там, где под Святым Георгием извивался змей, под Лениным развевалось серое советское знамя на древке. На девушках из центрального магазина на углу площади были американские кепи из бордового картона и бордовые фартуки с бежевыми оборками.

Открылись ворота расположенной на площади казармы, из них появились солдаты и военные джипы и заняли посты на площади и на длинной улице Революции, а в укромном месте человек в штатском инструктировал группу милиционеров, внезапно на тротуарах повсюду показались другие люди в штатском с рациями в руках и стали забирать некоторых прохожих в стоявшие наготове милицейские фургоны. Я предпочел отыскать гостиницу и обнаружил ее на другом конце улицы Революции.

Жутко

Снова лило всю ночь, и на этот раз ливень на утро не прекратился. Дождь никогда не имел для меня значения, ни в тропиках, ни даже во время муссона в Гималаях, но почему же так сильно давил на меня этот ливень в Борисове? Я прошел несколько шагов к вокзалу, где надеялся купить в киоске горячий чай. Через привокзальную площадь милиционер тащил пьяного, еле державшегося на ногах, и тот и другой шлепали прямо по лужам и грязи – обоим это было неважно. Внезапно я понял, почему страдаю от борисовского дождя, подобно уличной дворняге: не ощущалось никакого противодействия, никакой красоты – и дождь сделал это очевидным. Старание девушек выглядеть привлекательно заслуживало восхищения, но в такой день, когда все было пронизано и захвачено отчаянием, оно стало безнадежным. Я не мог больше здесь находиться.

Я забрал рюкзак из гостиницы и пошел дальше. Переход через Березину занял у меня не больше минуты. Извивавшаяся по равнине река с ее заросшими берегами и плавучими зелеными островками выглядела совершенно невинно. Дождь перестал, и я смог переодеться с ног до головы прямо на обочине трассы M1, не потревоженный ни одной машиной. Громыхали позади, следовательно, не автомобили. Я оглянулся. Это была гроза. Внизу у подножия холма стояла автобусная остановка, там можно было переждать.

Барабанная дробь дождя обрушилась на крышу, под которой я спрятался, за первой грозой пришла другая и так далее. Между пятой и шестой грозой я пробежал вверх по склону несколько сотен метров в сторону Москвы. Я увидел нечто, напоминавшее мотель, мне хотелось есть, и действительно, там было крошечное кафе с названием «9–3». Под деревянным навесом у входа сидела полуголая женщина с пышными формами и с отсутствующим видом пила апельсиновый сок и воду. Рядом с водителями грузовых автомобилей я часто замечал женщин, причем отнюдь не уродливых. Шоферы либо не хотели оставлять их дома, либо как моряки в эпоху настоящих гаваней имели в каждом городе другую жену. Я спросил полуголую, есть ли какой-нибудь мотель не дальше двадцати километров отсюда. Она посмотрела на меня с некоторым удивлением, но не враждебно и покачала головой с пышными спутанными волосами.

– Ничего.

Но прежде, чем разговор продолжился, нас прервали. Ее муж, или кем бы он ей не доводился, вышел из «9–3», окинул меня взглядом, стащил ее за руку со скамейки, застегнул ее блузку и повел в машину, она вырвалась, чтобы поправить ремешок своих туфель на высоких каблуках, и послала мне при этом воздушный поцелуй. Я думал о том, чтобы здесь остаться, но кафе «9–3» закрывалось на ночь, кроме того, было еще слишком рано, чтобы вычеркивать целый день, значит, – дальше. Через полчаса я добрался по М1 до опушки леса, здесь стояли два парня и два автомобиля, один из которых они пытались завести.

– Хай! В Москву?

– Да.

– Из Германии?

– Да.

Парень расспрашивал меня так, как будто здесь каждое утро, каждый день и каждый вечер проходит какой-нибудь сумасшедший немец, и кивнул головой, прежде чем снова залезть под капот.

Параллельно трассе шла еще одна дорога, и если я хотел найти место для ночлега, я должен был туда добраться, ведь деревни были там. От опушки шла лесная тропа. Я пошел по ней. Прямо в лесу была деревня, по-видимому, оставленная жителями. Я не видел ни одного человека: разбитые окна, сломанные двери, заросшие дорожки между тесно стоящими серыми избами. Покосившиеся от ветра сараи, бесхозный инструмент, полуоткрытые колодцы, заливаемые дождем. Я испугался, увидев лицо человека – неподвижное, в профиль. Мужчина за окном, его лицо находилось так низко, на уровне подоконника, будто нижняя часть тела ушла в землю. Я помахал ему. Дорога там? Туда дальше идти? Он не реагировал. Он даже не повернулся ко мне, и я не был уверен, жив ли он, и жил ли когда-нибудь вообще.

Дважды я сбивался с пути и забредал в болото, дождь полил сильнее. Должна быть еще одна дорога через лес к шоссе, но я не нашел ее и, вернувшись в деревню, зашел в какой-то дом – подождать, пока дождь утихнет. Если этого не произойдет, то придется тебе здесь переночевать, подумал я, но в помещении было полно грязи и обломков и так пахло гнилью, что у меня не возникло даже желания снять рюкзак. Держа его на весу и прислонясь к оконной раме, я некоторое время прислушивался к заглушавшему все шуму дождя, и вдруг заметил кур. Их было немного, они ходили совершенно беззвучно. Хорошая мишень, подумал я, да и сам ты – хорошая, и отступил от окна. Потом я увидел лошадь. Без какой-либо сбруи она стояла прямо посреди того болота, куда я забрел по ошибке, но тогда ее еще не было. В деревне было жутко.

Неожиданно оказалось, что найти правильный путь нетрудно, я вышел на дорогу, а в сумерках добрался до поселка Крупки. К моей неописуемой радости в Крупках была гостиница. Столь непритязательная, что у нее не было даже названия, – просто гостиница на улице Советской. Дежурная встретила меня замечанием, что здесь, к сожалению, недешево, и за все придется платить, но если я непременно хочу истратить такую кучу денег, то, конечно, милости просим. Нет нужды говорить, что оплата равнялась стоимости немецкого билета в кино.