Берлин: тайная война по обе стороны границы
Шрифт:
Кроме названных задач в мои обязанности входило также поддержание постоянного рабочего контакта с руководителями особого отдела берлинского гарнизона. Специфика работы отдела и задачи обслуживаемого им военного гарнизона были мне хорошо известны еще по прежней командировке. Наша группа располагалась в одном здании с особым отделом. Технически не было никаких препятствий для частых встреч, способствовавших успешной совместной работе.
Однако наше близкое соседство на деле не являлось гарантией взаимопонимания и единства в целях успешного решения общих задач. Проблема была в личности начальника органа. Я постоянно сравнивал склад оперативного мышления начальника отдела С. И. Мельникова и подчиненного ему оперсостава со стилем работы их предшественников. Это сравнение было явно не в пользу моих нынешних соседей.
Несмотря на это, когда по одному из серьезных мероприятий, как и предполагалось по плану, мы получили ожидаемую реакцию разведки противника, начальник берлинского особого отдела полковник С. И. Мельников самовольно, из корыстных соображений изменил ранее отработанную и утвержденную линию поведения одного из основных исполнителей. Так была провалена начавшаяся оперативная игра, совместно спланированная с одним из внутренних военных округов страны.
Практика работы по подобным мероприятиям и с другими руководителями особых отделов, к сожалению, свидетельствовала о том, что они порой просто недооценивали или не понимали остроту боевых задач, решаемых мероприятиями по подставам разведке противника. Чувствовалось, что сами они морально не готовы к их осуществлению. Не исключаю, что порой за внешней готовностью или за волокитой и срывами согласованных планов, появлением непонятных «ошибок» при их реализации, скрывалось обычное желание уклониться от ответственности за работу по серьезному делу…
В конце сентября 1966 года я возвращался поездом в Берлин из командировки в Лейпциг. Когда за окном замелькали знакомые пригороды столицы, я внезапно почувствовал себя плохо: давило в груди, мне не хватало воздуха. Я посмотрел на своих попутчиков-немцев. Никто из них не проявлял признаков беспокойства.
Я вышел в Карлсхорсте. На платформе я опять почувствовал, что мне нечем дышать. По пути домой я зашел в гарнизонную поликлинику, располагавшуюся поблизости. После беглого осмотра дежурный врач сказал, что мне необходима госпитализация. Пришлось вызвать дежурного из отдела. При передаче ему имевшихся при себе оперативных документов, табельного оружия, печати и ключей от сейфа я потерял сознание.
Пришел в себя только на другой день в палате госпиталя. Никогда до сих я не лежал в больнице, и на здоровье за свои 36 лет никогда не жаловался. Врачи констатировали предынфарктное состояние на фоне сильного физического переутомления организма. Весь последний год, действительно, приходилось работать почти без выходных. После дальнейшего обследования у меня диагностировали сильную мерцательную аритмию и рубец на сердце как следствие двух миокардитов. Как объяснили мне врачи, это явилось результатом двух ангин, перенесенных мною этой весной на ногах. К врачам обращаться было некогда. Два месяца в госпитале стали расплатой за самодеятельное лечение. От инфаркта врачи меня отстояли, но аритмия сердца стала моим спутником на всю жизнь.
Встал вопрос о моей пригодности для дальнейшей военной службы. От увольнения по состоянию здоровья комиссия воздержалась. Мне было всего лишь 36 лет.
Здоровье было не вернуть. Но время и молодость еще могли сгладить ситуацию. К этому времени я прослужил 16 календарных лет, имел звание майора. Для увольнения с правом получения пенсии выслуги лет не хватало.
Заключение — «ограниченно годен» для продолжения военной службы и сужение климатических зон для возможного проживания. Так закончилась моя вторая командировка в ГДР. Против возвращения на родину в Пермскую область медицинских противопоказаний не было. Мы с семьей снова оказались в Перми. Правда, домой мы вернулись уже вчетвером. В Берлине в 1962 году у нас родилась дочь.
Глава III
Возвращение в г. Пермь. Работа в пермском областном Управлении КГБ при СМ СССР. Цена ошибки переводчика.
Подготовка выездов за границу, или организация противостояния планам американской разведки под названием «Redcap» — стимуляции дезертирства из СССР. Контрразведка на дальних рубежах. Дело «английского партизана» из Чехословакии. Новое перемещение по службе.
В июне 1967 года, после окончания очередного отпуска, я прибыл, согласно направлению, в распоряжение отдела кадров УКГБ по Пермской области для дальнейшего прохождения службы.
Медицинское заключение о состоянии здоровья, выданное мне в берлинском госпитале, не находило понимания ни у кого из принимавших меня руководителей.
При личном знакомстве бывший начальник управления генерал Н. Н. Равинский счел необходимым прямо заявить, что никаких послаблений по службе, даже в первое время, мне не будет. Рекомендация врачей об освобождении меня на первые полгода от ночных дежурств с целью стабилизации состояния здоровья вызвала у него раздражение. В моем присутствии он снял телефонную трубку и демонстративно дал указание начальнику секретариата поставить меня в графике суточных дежурств на следующее же воскресенье.
Вопрос о моем назначении решался около месяца: в каком отделе и в каком качестве мне предстояло работать.
В это же время я получил указание полковника Н. И. Щербинина, бывшего тогда начальником второго отдела управления, просмотреть оперативную документацию, которая велась по группе австрийских военнопленных, отбывавших наказание в проверочно-фильтрационном лагере № 0302.
Лагерь, служебное название ПФЛ № 0302, размещавшийся в городе Кизел и его пригородах, был закрыт в 1956 году. После заключения мирного договора с Австрией все австрийские военнопленные были отправлены на родину. В основном это были военнослужащие полицейских формирований, охранявшие Вену и взятые в плен нашими войсками в конце войны.
Объем лагерных материалов оперативного наблюдения, переданных мне для изучения, оказался небольшим.
Это были небрежно оформленные папки с делами офицерского состава австрийских полицейских формирований.
Велись дела абсолютно формально, не исследовались даже служебные обязанности большинства офицеров полиции. Оперработники, судя по всему, не понимали, что имеют дело со спецконтингентом. Их не интересовало, где и чем занимались пленные во время прошедшей войны. Зато отметки о выполнении ими производственных заданий делались исправно. Было упущено из виду, что это не кадровые военнослужащие армейских частей, а офицеры одной из спецслужб воевавшего с нами государства. Заслуживающих оперативного внимания материалов наблюдения за ними я не обнаружил. Исторической ценности документы не представляли.
Закончив просмотр дел, я решил поискать сведения о служебных обязанностях австрийских полицейских офицеров в годы войны. В некоторых делах имелись удостоверения личности офицерского состава. Это были офицерские книжки, справки о состоянии здоровья и составе их семьи, различные обращения в вышестоящие инстанции. Документы, как правило, без перевода, хранились в конвертах с пометками на русском языке. Вот тут-то меня ждало неприятное открытие.
Мое внимание привлекло удостоверение личности одного старшего офицера полиции. Внешний вид этой офицерской книжки разительно отличался от всех других, уже просмотренных мною. Обычно другие удостоверения имели затасканный вид, потертые, с подтеками от влаги. Было видно, что владельцы постоянно ими пользовались.
Удостоверение этого старшего офицера выглядело относительно свежим, как будто он хранил его в служебном сейфе, а не носил постоянно с собой в кармане. Привлекала внимание и фотография. Это был человек с волевыми чертами лица и интеллигентной наружности. Своим холеным видом он сильно отличался от офицеров, которых я видел на других снимках. Я подтверждаю, что на обнаруженном мною удостоверении была именно такая фотография. В графе «занимаемое служебное положение» стояла лаконичная, ни о чем не говорящая запись: «Офицер штаба». У других же австрийских офицеров отмечалось до десятка перемещений по службе.