Берзарин

Возвращаясь с работы пораньше, Берзарин стал с Наташей и Ларочкой выходить на прогулки, в кинотеатр. Однажды рассказал им, как он борется с курением. Борется так: увеличивает число спортплощадок.

Наташа посоветовала:

— Ты, Николай, ребятам в ларьки побольше леденцов и карамелек завози. И увидишь, что кто-то откажется от вонючих самокруток…

Сам он выкуривал в день по две-три папиросы в качестве некоего «лекарства» для душевного равновесия. Брал папиросу в зубы за компанию с товарищами. Наташиного совета послушался. Распорядился изменить ассортимент продуктов в военторговских ларьках. Сладости там появились. И заметил вскоре, что заявки в военторг на табачные изделия чуточку сократились. Обнадеживающие перемены.

Здоровый быт — прекрасно. Но не для всех. Нашлись в гарнизоне злопыхатели, хихикавшие: «Этот комендант — выскочка, докатится до введения американского “сухого закона”. Не выйдет у него! Здесь Сибирь, а не Филадельфия». Полетели и тайные доносы в Москву, информировавшие о «подозрительном поведении» Берзарина. К счастью, не всем наветам давался ход и они попадали в долгий ящик — куда направлять их и полагается.

К коменданту и его персоналу, особенно к патрулям, стали относиться с уважением, а нерадивые — со страхом. Те, кто был в военном городке или на учениях в поле, ничего не опасались. А окажись ты на улице индивидуально, в общественном месте? Там хозяин — комендантский контроль. Патрулям было рекомендовано следить, чтобы военнослужащий имел уставной внешний вид: одет, обут по форме, в общении с окружающими корректен. Чтобы все военные учреждения — управления, отделы, лазареты и т. п. работали согласно распорядку дня и с соблюдением графика. Под присмотром комендатуры оказались все питейные заведения, рестораны, столовые. Нарушителями порядка там оказывались в основном военные отпускники. Иному так хочется там покуражиться! Патрули такого не позволяли.

В довоенное время, да и после иметь дело с военными, нарушающими общественный порядок, имели право только армейские чины. Милицейским чинам при встрече с военным, равным и старшим по званию, позволялось только откозырять. И не больше. Иначе — получишь по физиономии. Это и не осуждалось. Не лезь в чужую епархию! Прибегали к этой мере часто бывшие хулиганы и персонажи, хлебнувшие тюремной баланды.

Первое время патрулей инструктировал лично комендант, потом эту процедуру он передал помощникам. Людей к патрульной службе готовили тщательно. Наступал час, и патрульные с черными, в медных кольцах шашками на боку, с повязками на рукавах направлялись в город с очень четким пониманием своих обязанностей.

Во дворе комендатуры сделали специальный загон, куда доставляли задержанных нарушителей порядка. Дежурный офицер разбирался, кто и в какой степени провинился. Гарнизонная гауптвахта не пустовала. Само собой понятно, что регламент на гауптвахте соблюдался до мелочей. Если суммарно военнослужащий пробыл на гауптвахте 70 суток, его полагалось уволить из армии. Военкомату сообщалось: «Неисправим». За восемь лет в гарнизоне имелся пяток таких «чемпионов».

С нарушителями военной формы — пуговица на шинели оторвана, не тот головной убор, не откозырял по уставу и т. п. — поступали так. Их выстраивали на плацу. Являлся дежурный. Под его присмотром нарушители занимались строевой подготовкой. Проходит час — объявляется перерыв.

— Довольно? — спрашивал дежурный комендант.

— Хватит! Мы больше не будем, — отвечали получившие уроки шагистики. Занятия или продолжались, или прекращались — смотря по настроению дежурного.

Берзарин превратился в харизматичного коменданта. Такого история иркутского гарнизона не знала. Его не проклинали — им гордились. Умение чуть ли не с аптекарской точностью определить допустимую меру взыскания — вот что его отличало. К примеру, парень в военной форме ввязался в драку. Задержан. Можно его арестовать, завести «дело», отдать под суд. А у Берзарина ни один дебошир не сел на скамью подсудимых. Он исповедовал принцип: чего бы это ни стоило, следует исправлять человека, воспитывать, сохраняя его в рядах армии. За мелкие уголовно наказуемые деяния бойца под суд не отдавали, а воздействовали дисциплинарными мерами. Командиры полков, бригад, дивизий понимали, что красноармейцы по возрасту — ребята, действуют порой безрассудно, от излишней эмоциональности. Отправь парня в тюрьму — и он потерян для армии. А ведь мог бы превратиться при заботливом, отеческом отношении в образцового воина, защитника родной земли. Глупо и преступно осуждать солдата: «Солдат такой, солдат сякой!» Посочувствуйте солдату. Рано или поздно он на войне будет! Иной раз и его ошибку, проступок можно вполне простить.

Гуманность Берзарина и рядовые, и командиры чувствовали нутром. И в славном Иркутске люди отдавали должное коменданту со столь редким качеством. Вспоминали о традициях, внедренных в городской быт именитыми «каторжниками» — декабристами.

Командиры частей, расквартированных в Иркутске, считали за честь пригласить Берзарина к себе. И он откликался на просьбы. Главной темой разговоров на этих встречах были положения Устава гарнизонной и караульной службы, который представал перед слушателями в совершенно новом свете. Комментируя его, он знакомил командиров с историей армейских правил и обычаев. Устная «радиосеть» разносила по казармам его поучительную информацию, афоризмы, которыми он оснащал свои лекции-беседы.

КВЖД

Комендант-наставник, комендант-учитель Берзарин оставил свой пост. В 1929 году ко всем сложностям сибирской жизни добавилась новая: неожиданно возник советско-китайский вооруженный конфликт. Событие нешуточное.

…Всем хорошо известно, что строительство Транссибирской железной дороги началось в 1891 году, а в 1903 году наладилось регулярное сообщение между Санкт-Петербургом и тихоокеанскими портами Владивостоком и Порт-Артуром. Часть этой магистрали проходила по Маньчжурии.

Но в рельсовом пути был перерыв: через Байкал приходилось переправлять поезда на специальном пароме. «Столбики, рельсы, мосты» строители дотянули до Байкала, а дальше — стоп. Дальше поднимаются в небеса горные вершины. Предстояло прорубить в скалах тоннели, десятки тоннелей. Сразу такую циклопическую работу не сделаешь. Покорить хребты Прибайкалья смогли только в 1916 году. И тогда железная дорога к Великому, или Тихому, океану целиком пролегла по российской земле.

Китайско-Восточная железная дорога, КВЖД, ветка дороги на маньчжурской земле протяженностью 2,5 тысячи километров, обошлась России в миллиарды золотом. Это — наша собственность. Ее домой не унесешь. В 1924 году СССР, как правопреемник Российской империи, и Центральное правительство Китая заключили соглашение, что КВЖД, то есть ветка магистрали от станции Маньчжурия до станции Суйфэньхэ, будет находиться в совместном пользовании. Обслуживание дороги возлагалось на российских железнодорожников. И до конца 1928 года это соглашение оставалось в силе и худо-бедно соблюдалось.

Чтобы представить, что такое КВЖД, надо знать, что в 1928 году в распоряжении управляющего А. И. Емшанова имелось 513 паровозов, 11 259 товарных и 714 пассажирских вагонов. На КВЖД работало более 30 тысяч человек. Центральная власть в Китае в то время отличалась непрочностью, даже связь с северными провинциями осуществлялась через Гонконг. Подлинными хозяевами на местах чувствовали себя своевольные генералы. В северных провинциях Китая, в Маньчжурии, властные функции осуществлял главнокомандующий и губернатор маршал Чжан Цзолинь, имевший в своем подчинении солидные вооруженные силы. Начиная с декабря 1928 года маньчжурские власти начали предпринимать попытки по захвату КВЖД. После пропагандистской кампании в прессе китайская полиция Харбина 22 декабря захватила телефонную станцию КВЖД и стал разгораться серьезный конфликт. Чжан Цзолинь потакал многочисленным бандам «хунхузов» (разбойников. — В.С.), подталкивая их на преступления, прежде всего против служащих Китайско-Восточной железной дороги, русских людей. Разбойные нападения на поезда вошли в обычай. Обстрел советских пограничных постов превратился в рядовое явление. Наглость милитариста, наконец, перехлестнула через край — его «цирики» (солдаты. — В.С.) арестовали и посадили под замок более двухсот служащих КВЖД. Две тысячи советских граждан по приказу нанкинского правительства попали в концентрационные лагеря.

Российские ноты протеста маршал Чжан Цзолинь оставлял без ответа. Терпение у наших властей лопнуло. 17 июля 1929 года правительство СССР объявило о разрыве дипломатических отношений с Китаем. Наркомат обороны приказал командующему дальневосточными войсками В. К. Блюхеру погасить конфликт, применив оружие. Получив приказ, Блюхер на базе своих формирований в августе 1929 года создал Особую Дальневосточную армию и начал военные действия.

Силы для боевых действий против СССР возглавил сын Чжана Цзолиня генерал Чжан Сюэлян. Он выставил две армии — в Приморье, в районе города Мишаньфу, и в Забайкалье. Одной армией численностью до трехсот тысяч солдат и офицеров Чжан Сюэлян управлял лично, другая армия (командующий — генерал-лейтенант Лян Чжуцзян) насчитывала в своих рядах 70 тысяч штыков и сабель. Сабельные эскадроны состояли из бежавших из России белогвардейцев — семеновцев, калмыковцев и др. Белокитайские силы превосходили силы Советского Союза в 20 раз.

При подобном «дефиците» мог ли Блюхер получить пополнение? Несомненно мог. Со всех концов страны в Наркомат обороны, в адрес Ворошилова, шел непрерывный поток писем от советских граждан с просьбой зачислить их в РККА. Учащиеся, парни, в свое время отслужившие в РККА, заявляли, что они не могут равнодушно наблюдать со стороны, как советскую Сибирь атакуют недруги.

Ворошилов отправлял этот поток в Иркутск и Хабаровск. Блюхера эти радовало, но он вынужден был давать разъяснения: «Мы получаем огромное число заявлений от добровольцев, и если их всех взять, то Особая стала бы в пять раз больше, чем теперь. В этом нет никакой надобности. Хотя Особая и немногочисленная по сравнению с белокитайской армией, но она достаточно крепка для защиты советских границ».