Бесконечный тупик

Письмо начиналось так:

«Я, ничтожный, не призванный и слабый, плохой человек, пишу русскому императору и советую ему, что ему делать в самых сложных, трудных обстоятельствах, которые когда-либо бывали».

680

Примечание к №579

Как же русскому осмыслить «постельный опыт»? Вульгарной и бессмысленной стилизацией.

Стилизация переполняет письма Чехова к жене:

Милюся моя; бабуся милая; философка, умственная женщина; Оля моя хорошая, крокодил души моей; дуся моя (это типовое прозвище – О.); ангел мой, жидовочка; актриска; милая моя собака; милая пьяница; эксплуататорша души моей; мамуся моя дивная; Книпшиц милая; бедная моя девчуша; лютераночка; собака Олька; милый мой пёсик; дюсик мой; целую тебя 1 013 212 раз; моя немчуша; милая Книппуша; «дуська»; пупсик милый; балбесик; карапузик мой; Книпперуша; замухрышка; крокодильчик мой; попугайчик, Олюха; забулдыга; мейн лиебер хунд; Зюзик; зузуля; жена-цаца; дуся моя насекомая; жулик мой милый; моя палочка; окунь мой; каракуля моя; делаю сальто мортале на твоей кровати, становлюсь вверх ногами и, подхватив тебя, переворачиваюсь несколько раз и, подбросив тебя до потолка, подхватываю и целую; целую тебя, подбрасываю вверх, потом ловлю и, перевернув в воздухе неприлично, обнимаю, подбрасываю; мордуся моя милая; светик мой, мордочка; переворачиваю, поднимаю вверх за ногу, потом за плечи, обнимаю тысячу раз; дворняжка; пёсик лютый; кринолинчик мой милый; замухрыша; цапля; пузик, Фомка; целую и треплю мою собаку, дергаю за хвостик, за уши; ну, бабуля моя, обнимаю тебя и, обнявши, начинаю прыгать по комнате, потом целую в шейку, в спинку и щёлкаю по носу, дусик мой; таракаша (683); немочка моя Книппа, целую мою птицу, дёргаю за носик, за лапки; милая моя лошадка; лошадиная моя собачка; целую тебя, лошадка, хлопаю, трогаю за нос; цуцык; необычайная жена моя, хорошенькая, гладенькая лошадка; целую тебя, обнимаю, хлопаю по спинке и делаю все то, что законному мужу дозволяется делать; целую таракашку, будь весёленькой; закручиваю тебе хвостик, лошадка, индюшечка; козявка; немецкая лошадка, начальница; дудочка; собачка моя заморская, удивительная, кашалотик мой милый; лягушечка моя; комарик, собачик; конопляночка; зяблик".

Все это как две капли воды напоминает Ивана Петровича Туркина из чеховского «Ионыча», который

"все время говорил на своем необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии (726) и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно, покорчило вас благодарю…"

Бедная немка нарвалась на русского гения, то есть на большого русского, русского в его развитии… И стала постепенно догадываться, что что-то «не то». Чехов отвечал ей:

«Ты пишешь: „ведь у тебя любящее, нежное сердце, зачем ты делаешь его чёрствым?“ А когда я делал его чёрствым? В чём, собственно, я выказал эту свою чёрствость? Мое сердце всегда тебя любило и было нежно к тебе, и никогда я от тебя этого не скрывал, никогда, никогда, и ты обвиняешь меня в чёрствости просто так, здорово живёшь. По письму твоему судя в общем, ты хочешь и ждёшь какого-то объяснения, какого-то длинного разговора – с серьёзными лицами, с серьёзными последствиями; а я не знаю, что сказать тебе, кроме одного, что я уже говорил тебе 10 000 раз и буду говорить, вероятно, ещё долго, т. е. что я тебя люблю – и больше ничего…»

681

Примечание к №672

Фигура Михайловского по своему безобразию уже близка к Ильичу.

Вот статья ученика Михайловского, подчёркнуто копирующая фразеологию Учителя и поэтому удивительно характерная. Это, так сказать, «идеальный Михайловский»:

«(Чехов создал в „Трех сестрах“) грандиозную по размерам, но скудную по содержанию эпопею животнорастений».

И далее:

«Само собой понятно, что вам нечего обращаться с моральной проповедью идейной деятельности к колониям этих полипов в целом. Вам приходится намечать в этой среде лишь тех ещё не приспособившихся особей, которые, подобно трем сёстрам … хоть до некоторой степени, но страдают неудовлетворённостью … тянутся хотя бы сидя на коралловой ножке…»

Люди – полипы. Это даже не насекомые. И из этих полипов «приходится намечать особей». Чувствуете, какой гуманизм духовитый. Чехов пророчески сказал обо всех этих «гуманистах»:

«Погодите … Под флагом науки, искусства и угнетаемого свободомыслия у нас на Руси будут царить такие жабы и крокодилы, каких не знавала даже Испания во времена инквизиции. Вот Вы увидите! Узкость, большие претензии, чрезмерное самолюбие и полное отсутствие литературной и общественной совести сделают своё дело».

682

Примечание к №671

На чём же держится сейчас социалистическая религия?

В ней больше всего поражает не то, что её сторонники религиозны совершенно бессознательно, то есть очень древне религиозны, язычески религиозны. Нет, не этот атавизм, замаскированный новой фразеологией, наиболее удивителен. Удивительно то, что противники этой религии, во-первых, обвиняют социализм в том, что он религия, и, во-вторых, не могут отнестись к социализму как действительно к религии. В частности, совершенно не понимается, что к 1953-56 гг. коммунизм прошел активный, героический этап, столь характерный для всех религиозных систем (эпоха Магомета в мусульманстве, Израильского царства в иудаизме, мученичества в христианстве). Активная сила коммунизма исчерпана, но это никак не банкротство. Наоборот, дальнейшее развитие социализма/коммунизма будет осуществляться столетиями. Впереди эпоха постепенного развития потенциала неоязычества. И на то, что впереди еще социализму жить и жить, указывает то, что официальная каноническая история социализма разработала эпоху «бури и натиска» лишь на 1/1000. Впереди ещё сотни биографий, фактов, совершенно особые ответвления и ереси. То есть громадный потенциал развития, интерпретации. Развития и интерпретации в рамках социализма, в рамках мифа.

683

Примечание к №680

«дуся моя насекомая … таракаша» (А.Чехов)

Постельная эстетика ХIХ века – собачий вальс. Кроватные манипуляции, проделываемые под эту музыку. В ХХ веке эротичная бытовая музыка – джаз, рок, диско – выражение крайне низкой, но все же биологической (животной) жизни. А в ХIХ веке – «толкастика». Механическая полька-бабочка. Спаривание насекомых. Чехов говорил об «известных отношениях»: «тараканить». «Сла-дострастное насекомое» – устойчивое словосочетание второй половины прошлого века. Но разве НАСЕКОМОЕ сладострастно? Это механизм – бесстрастный, тупой, научный.

А жуткое нижнее белье ХIХ века, эти подштанники до колен…

Другая сторона – торжественная пошлость канкана, этого сексмарша. Многие «революционные» песни написаны в той же манере. «Варшавянка» это революционный канкан. «Бодро и смело».

Уже элементарных познаний в современной психологии достаточно, чтобы понять, что всё это и должно было кончиться мировыми войнами.

684

Примечание к №579

«Я думала, что Ленин только серьёзные книжки читает».

(Н. Крупская)

Одна из товарок Крупской вспоминала:

"Слушать её всегда было наслаждением. О чём бы она ни говорила, всегда говорила не книжными, а своими словами. Мне запомнились в её устах выражения: «силешки», «дитюша», «пролетарий достоподлинный». Часто подтрунивала над собою: «Вид у меня селёдочный», «Я тогда была непишучая».

685

Примечание к №652

Чёрность и чёрность, чёрность и чёрность, чёрность и чёрная чёрность

Ленин писал:

«Нас упрекают за то, что мы „вдалбливаем“ упорно одни и те же лозунги. Мы считаем этот упрек за комплимент… Мы должны миллионы и миллиарды раз повторять…»

686

Примечание к №676

«Мало-помалу Фома стал вмешиваться в управление имением и давать мудрые советы». (Ф.Достоевский)

П.Мальков, первый комендант Кремля, вспоминал:

«Как-то во время ночной прогулки Владимир Ильич заметил, что в некоторых квартирах поздно горит свет. Утром вызывает меня. – Возьмите бумагу, ночью проверьте и запишите, кто свет напрасно жжет, напрасно, понимаете? Зря, без нужды. Электричество у них выключите, а список мне дадите, мы их взгреем, чтоб даром энергию не расходовали».

Это всё на ходу так, импровизация. Кинули окурок в подъезде, и вдруг откуда-то разъярённая харя:

– Ты что ж это, сволочь, делаешь. А ещё очки одел. «Учёный». Соображать надо. Пять миллиардов живёт, в газете писали. Если каждая тварь по окурку бросит, это пять миллиардов окурков. Ядерная зима начнётся, мать твою так-распротак!

Однажды шёл по дорожке в Горках, вдруг видит: кто-то дерево рубит. И тут сразу пинки, радостный визг. (690) Старый большевик Мещеряков вспоминал: