Бестиарий

Рядом с мужчиной шёл стройный юноша. По крайней мере, нам сначала так показалось. До тех пор, пока мы не заглянули в его холодные зелёные глаза и не увидели его короткие седые волосы. На левой щеке — шрам, отчего казалось, что он всё время зло ухмыляется. Как позже выяснилось, его позывной был Кири.

Мы опешили. Кто это такой, что так запросто несет нашу птичку в наш же лагерь? Тот, кто её сбил? Или просто нашёл? Первым, естественно, не выдержал Джабба.

— Ну ты, дуриан! — закричал он, преградив дорогу седобородому. — Это ты сбил мою птичку?

— Она не сообщила, чья есть, — ответил тот с каким-то странным акцентом.

Кажется, дунландским. Вроде как звонко и, одновременно, шепеляво. В этой войне с Роханом дунландцы — наши друзья. Но, наверно, только потому, что всегда соперничали с роханцами. Обвиняли тех в имперских амбициях, и жалели о своей утраченной империи, всё время пытаясь её восстановить. Рохану удалось то, что не удалось им самим. Из-за этого дунландцы злились ещё больше. А когда наше правительство объявило старика Шарку героем Урук-хайи, первыми возмутились не роханцы, а дунландцы. Ведь это, по большей части, их соплеменники пострадали от таких героев, лучше всего сражающихся с “мирняком”.

— Смотреть надо! — задыхаясь продолжил Джабба.

Но седобородый, не сбавляя шага, обошёл воина и остановился перед нашим командиром.

— Вот медный птах, — со своим акцентом сказал он.

И бросил мёртвую птицу к ногам Белого.

— Подпиши документ, что акцептовал, — в руке он держал какую-то бумагу.

Мы, разинув рот, наблюдали, как Белый, без лишних вопросов и возмущений, чиркнул что-то на бумаге. Достал и приложил к ней командирскую печать. После чего седобородый со своим подручным ушли быстро, но, при этом, не торопясь.

— Кто это такой? — возмутился Джабба. — Он сбил нашу птичку, а ты ему ещё и документ какой-то подписал?

— Это — бестиарий и его помощник, — спокойно пояснил Белый. — Они охотятся на монстров, которых полно у противника. И он прав — сложно определить, чья это птичка. Так что я подписал. Зачем ссорится? Нам на участке обороны эти ребята ёщё пригодятся. У таких, как они, контракт с ВСУ.

— Нефертити, — почесал затылок Джабба.

— Если он такой меткий, что сбил птичку из самострела, чего же не пойдёт в снайперы? — спросил Наг.

— Бестиарии людей не убивают. Только монстров, — ответил Белый. — То ли из принципа, то ли брезгуют, то ли контракт на это не заключили…

По ком звонит палантир?

Перейдя ещё одну улицу, я очутился в парке. Иду вглубь среди высоких сосен по аккуратным, сравнительно недавно выложенным, дорожкам. Пройдя эту хвойную часть парка, я оказался в его лиственной части. Помимо уже больших деревьев, здесь есть несколько совсем молодых растений.

Какой-то мужчина в сопровождении жены и примерно десятилетнего сына наклоняется к листьям, затем пытается разобрать информацию о саженцах на вбитой в землю табличке.

— Дуб? — неуверенно спрашивает он, так и не сумев прочесть надпись.

— Клён! — поправляет его жена. — Ты всегда путаешь клён с дубом.

— Не клён, а клэн! — в свою очередь поправляет жену муж, делая упор на урук-хайском выговоре.

Они идут дальше, разговаривая на смеси двух языков. Явно заставляя себя употреблять поменьше родного.

То же самое делают две пожилые женщины в кафе, куда я зашёл. Небольшое деревянное здание расположено в самом центре парка. Стоя в небольшой очереди к стойке посреди этого помещения, я слышу, как они разговаривают друг с другом за одним из немногочисленных столиков. Одна старается больше, другая почти не напрягается, лишь иногда для видимости вставляя в роханскую речь урук-хайские слова. Та, у которая получается лучше, кажется очень горда собой. Но говорить выходит явно медленнее, чем должно бы. Ведь приходиться подбирать слова.

— Пани, а якый у вас е чай? — спрашивала она у баристы, не поднимаясь со своего места.

Тут слышится звонок карманного палантира. Дама подносит его к лицу, и я слышу, часть разговора с её стороны.

— Так, цэ я, — отвечает она кому-то. — Ни моё призвыще не “ермАк”, а Е-рмак.

Она нарочито выделила ударение на первую букву. Наверное, для того, чтобы её роханская фамилия больше походила на урук-хайскую. А может, чтобы не спутали с роханским завоевателем бескрайнего Рованиона. А то и с всесильным главой офиса нашего кагана.

Дети, однако, учатся быстро, но не всегда успевают перестраиваться, особенно на людях. За мной заняла очередь мамочка с ребёнком.

— Чого бажаешь? — спрашивает она своё чадо.

— Сок! — отвечает примерно трёхлетний малыш.

— Нэ вирно, — парирует она. — Скажи, як правыльно будэ “сок”?

— Сик! — сориентировался малыш.

“Неправильно, малыш, — подумал я. — Правильно будет на “сок”, не “сик”, а “гуачи”. Так говорят далеко на востоке в империи Хань.”

Те женщины, о которых шла речь выше, сидят за столиком справа от меня. Слева же сидит парень с дамой старше себя. Судя по разговору, который я тоже прекрасно слышу, это его родственница, но не мама, что-то вроде тёти. Парень хвастается, что регулярно ходит на полигон, где учится стрелять из самострела. Объясняет глупой женщине, что надо уметь стрелять с обеих рук, приложив приклад к левому плечу и к правому. Ну, для того, что если двигаешься вдоль стены которая слева от тебя, это одно. И совсем другое, если стена справа. Не высунешься же в полный рост. Женщина кивает. А я смотрю на парня. Виду он самого неспортивного: узкие плечи, очки, тоненькие ручки и, кажется, под одеждой даже угадывается небольшой животик. Так и подмывает спросить: “Если ты такой крутой, что же не отправился на сафари?” Наверно, айтишник. Один из тех, кто в детстве не наигрался “в войнушку”.

Вы удивитесь, но, на самом деле, война — это скучно. Вопреки стереотипу, взращённому в нас валинорским кинематографом, большую часть времени солдат не бегает по джунглям с самострелом на перевес. Чаще всего мы стоим на карауле. И это неимоверно однообразно. Не происходит почти ничего. Кроме тех коротких мгновений, когда действительно бывает опасно. И эти минуты превращаются в мгновения, а вспоминаются, как целая жизнь.

В нашем случае большую часть времени мы проводили на блокпосту. И это действительно было скучно. Довольно быстро он оброс бетоном, углубился в окопы и блиндажи, ближайшие поля загадились. Не в значении испражнений и нечистот. А в том смысле, что были заселены разными гадами. До поры спящими, но в любой момент при приближении к себе, наезде или соприкосновении со стопой готовые воспрянуть, убить монстра или человека. Покалечить. Поле загажено не только с нашей, но и с их стороны. Ведь и их блокпост вон, рукой подать. В зоне видимости. Дорогу сузили бетонные заграждения. По бокам и кое-где на асфальте поселились железные ежи. Один блиндаж накрыла зелёная кикимора. Под её сеткой хорошо отдыхать, укрывшись от палящего солнца.

Сами мы тоже принарядились. Появилась единая для всех униформа. У каждого кираса и шлем. Тускло блестит сталь самострелов, которые мы держим на груди стрелой вниз. А не стрелой вверх, как во времена Союза. И главное — над всем этим развевается двухцветный урук-хайский флаг.

Первое время мы ко службе со всем рвением. Останавливали каждую повозку, проводили досмотр. Вот Наг наклоняется к стеклу очередной телеги и с любопытством заглядывает внутрь.

— Куда едем? — с вроде бы дружелюбной улыбкой, спрашивает он.