Без лица

Пран безмолвно качает головой. Нужно что-то сказать. Он чувствует, как цвет стекает с него, подобно поту. Он мечтает, чтобы его поры закрылись. Чтобы кожа стала кожей статуи. Белый мрамор. Непроницаемый. Он стоит так спокойно, как только может. Любое движение может выдать его. Но нужно двигаться. Иначе они заберут его с собой.

Он указывает в дальний конец улицы, по направлению к Гражданским линиям. Он пытается подражать произношению Прайвит-Клэмпа.

— Я пойду, — говорит он. — Со мной все хорошо.

Солдаты стоят и смотрят на него. Человек на земле сучит мозолистыми пятками в пыли.

— Со мной все хорошо. Я пойду. Сейчас же.

Пран начинает идти. Сержант кричит ему вслед:

— Береги себя!

Пран оборачивается и кивает, стараясь не пускаться бегом, пока не повернет за угол. Как только эти люди оказываются вне поля зрения, он больше не может сдерживаться. Его ноги едва касаются земли. Сердце колотится в груди. Жители Амритсара смотрят, как он проносится мимо с безумной гримасой на лице. Он переполнен радостным возбуждением. Каждый шаг как будто уносит его дальше и дальше от человека на земле, о котором он едва помнит, — каждый ярд чистого, накрахмаленного пространства.

Теперь все, что ему нужно, — это выбраться отсюда. Он покинул Фатехпур, не имея плана, не веря в действительности, что ему удастся это сделать. Пять дней Пран был наедине с бескрайним миром, и мертвый город втянул его, как сливное отверстие английской фарфоровой раковины всасывает волос. Но здесь нельзя оставаться. Его убьют. Он останавливается и спрашивает у перепуганной женщины дорогу к вокзалу. Та бессловесно машет рукой. Он продолжает бежать в указанном направлении, все замедляя и замедляя бег, пока запутанные улочки не обрываются, уткнувшись в мертвые коричневые лужайки парка Эйчисон. На другой стороне — вокзал и ровные ряды бунгало Гражданских линий.

Он идет к белым. Ему повезло с солдатами, но сейчас ему нужна вся его отвага. Приблизившись, он видит, что окна вокзала заткнуты мешками с песком, а английские солдаты расположились на огневой позиции у входа. Мгновение замешательства. Посмеет ли он туда войти? Но выбора нет. Никто его ни о чем не спрашивает, и Пран входит в здание.

Здание вокзала битком набито людьми, ждущими эвакуации. Застоялый запах пота бьет в нос, как кулак. Перепуганные белые жмутся друг к другу на платформе, в зале ожидания, в столовой, в кассе. Стиснуты плотно, как в карцере. Вонь их тел, неожиданно изолированная от всех других дурных запахов Индии, шокирует. Таков запах англичан, стимулирующий толпу, этого людоеда, к атаке. В основном здесь женщины и маленькие дети, которые, должно быть, ютятся на вокзале не один день. Чтобы отгородиться от соседей, каждая семейная группа установила границы своего клочка пола, иногда с помощью импровизированных ширм из ковриков и постельного белья. Как будто их подталкивает к этому инстинкт, животное стремление европейца сегментировать мир, разграфить и подчинить себе пространство. У каждой семьи — своя маленькая розовая территория, вычерченная на карте железнодорожной станции Амритсар.

Они выглядят измученными и жалкими. Дети вяло слоняются возле матерей, губы которых поджаты, а угрюмые лица на первый взгляд кажутся масками поражения и беспокойства. Их отшлифовали часы и дни обезвоживания, антисанитарных условий и постоянного страха смерти. Но если приглядеться, глаза у женщин горят. Под слоем грязи эти мэм-сахиб стали несколько возвышеннее — благодаря своему бедственному положению. Оно связывает их с историей, с бабушками, принимавшими участие в Мятеже, с символичной судьбой англичанки в тропических краях: нужно смириться, нужно терпеть. Женщины становятся ангелами — теми самыми, которых воображают их мужья. Священными. Достойными того, чтобы за них проливали кровь.

Эти женщины пугают Прана почти так же, как солдаты, охраняющие их. Он нарушитель, черная кукушка в гнезде. Он пытается стать максимально неприметным и остро сожалеет о том, что поблизости нет ни одного мальчика его возраста. Настоящие английские мальчики — все далеко отсюда, на родине, в закрытых школах. Некоторые женщины начинают разглядывать его, зримо просеивая свои воспоминания, пытаясь разместить в них его лицо. Каждый раз, замечая, что кто-то сосредоточивается на нем, он меняет место и устраивается где-нибудь еще. Довольно долго он стоит под отклеивающимся плакатом «Посетите Бомбей, ворота Индии».

Он уже думает, что к нему вот-вот подойдут, и в этот миг через туман проникает звук парового свистка. Пран ступает на платформу и видит, как поезд, пыхтя, втягивается на станцию. Сразу же вокруг поезда разворачивается бурная деятельность. Из товарного вагона, переоборудованного под площадку для пулеметов, потягиваясь, вылезают солдаты. Рядовые-сикхи выгружают еду и припасы, английские офицеры пристально следят за ними, если работа заставляет тех оказаться вблизи от женщин или детей. В суматохе Пран пробирается вовнутрь. Вскоре он уже смотрит, как мимо скользят поля, — он едет на юг.

Красавчик Бобби

Маленький дворик скрывается за высокими стенами многоквартирных домов Бомбея. На дальней стороне — послеобеденный шум и хаос Фолкленд-роуд. На тенистой стороне какой-то юнец подметает пол. Он делает это безрадостно и старается держаться от метлы на предельном расстоянии, чтобы уберечь от пыли новые брюки европейского покроя. Это не его работа. Это работа уборщицы.

Через несколько минут юноша приходит к выводу, что задание выполнено. Он отбрасывает метлу, выпрямляется и закуривает. Сигарету он держит элегантно, моментально из слуги превратившись в гостя на приеме с коктейлями. Модная картинка. Праздный человек. Стоит, опершись на стену.

Стена, на которую он опирается, уродлива и построена кое-как. Она доходит примерно до уровня глаз взрослого человека и разделяет двор, и без того тесный, на две неравные части. На меньшей стороне, к которой прислонился юноша, стена опасно выгибается посередине. Комковатый строительный раствор высыпается из-под кирпичей, уложенных один поверх другого в беспорядке — по небрежности или от недостатка мастерства. Из-за этого стена производит странное впечатление, хотя здания по обе ее стороны надежны, пусть и нуждаются в побелке.

Сделав еще одну томную затяжку, юноша вздрагивает, потому что с другой стороны стены появляется лицо белого бородатого мужчины.

— Роберт! — говорит бородач. — Я что тебе говорил? Сколько раз я тебе повторял: табак — это рычаг, на который дьявол налегает, чтобы открыть для себя путь к твоему сердцу! Ты помнишь об этом?

— Да, — отвечает Роберт, угрюмо гася окурок ногой, обутой в сандалию.

— Что — да?

— Да, господин преподобный Макфарлэйн. Я помню.

Несмотря на то что эти двое совсем не похожи, выговор юноши разительно повторяет произношение бородача, со всеми чопорными интонациями хорошего языка. Преподобный Макфарлэйн поднимает одну кустистую бровь: словно маленькое лохматое животное вырывается на волю из стада. Скорчив гримаску, Роберт наклоняется и кладет раздавленный окурок в карман брюк.

— Я очень разочарован, Роберт, — продолжает преподобный Макфарлэйн. Он то появляется, то исчезает за стеной. Чтобы донести свою нотацию до адресата, ему приходится встать на цыпочки. — Я знаю — нельзя требовать, чтобы ты поднялся выше определенного уровня. Не думай, что я не учитываю этого. Но ты умный мальчик. У тебя хорошие шансы преодолеть недуг, которым Господь, по своему разумению, счел нужным тебя наградить. Но это случится только в том случае, если ты будешь бороться. Ты должен сражаться с этим, Роберт! Сражаться!