Безрассудный

Друзья. Просто друзья.

— Нет, еще нет, — сказала она. И будто вдогонку добавила: — Хоть чем-то займусь.

Я посмеялся над ее ответом. Так или иначе все упиралось в Денни и эту вечную игру ожидания, в которую она играет. Закончив одеваться, я подошел к шкафу, достал гель для волос и попытался превратить тотальный бардак в организованный беспорядок.

Снова взглянув на Киру, я увидел, что она увлеченно наблюдала за мной.

— Конечно, пойдем, я уже почти готов.

Я сел, чтобы надеть ботинки, и похлопал по кровати, приглашая Киру присоединиться ко мне. Когда она села рядом, я понял, что мне нравилось чувствовать ее близость. До меня доносился запах свежести, и, даже не касаясь Киры, я почему-то ощущал тепло, которого никогда прежде не чувствовал. Но я знал, что мне не стоит о таком думать.

Концерт прошел отлично, и я был рад, что Кире удалось на нем побывать. Как только сет был отыгран, а вещи собраны, я поблагодарил работников за то, что приняли нас, и оставшихся посетителей за то, что заглянули нас послушать. Ну или смирились, если были не в курсе, что играем именно мы. Когда я обнимал барменшу на прощание, какая-то очень бойкая девчонка запустила руку в задний карман моих джинс и сжала мою задницу.

— Есть планы на вечер? — сказала она, когда я посмотрел на нее через плечо.

Мой взгляд переместился с нее на Киру, стоявшую возле двери и наблюдавшую за мной. Не так давно я бы согласился пойти за этой девушкой куда угодно, но все изменилось, и теперь мне вообще не хотелось куда-либо с ней идти. Кроме того, я не мог. Вообще-то у меня действительно были планы.

— Да, прости.

Она нахмурилась, и я поцеловал ее в щеку. Надеюсь, этого достаточно, чтобы она осталась довольна.

По дороге домой Кира была в прекрасном настроении. Она завороженно смотрела на меня. Я не был уверен, почему, пока не осознал, что напеваю себе под нос последнюю песню, которую мы играли.

— Эта мне нравится, — пояснила она. Я кивнул. Я итак это знал. Не важно, что она делала, она всегда останавливалась, чтобы послушать «Помни меня» каждый раз, когда мы играли ее у Пита.

— Похоже, она важна для тебя, — заинтересованно проговорила она. — Означает что-то особенное?

Спросив это, Кира казалась почти смущенной, будто бы в очередной раз сделала это, не подумав. Ее вопрос застал меня врасплох, как и ее проницательное замечание. И беспокойство. Большая часть девушек не обращали внимания на мои тексты, когда были рядом со мной.

— Гм, — это было все, что я был способен сказать в ответ. И конечно, ей этого было мало.

— Что? — робко поинтересовалась она.

Я буквально слышал, как этим простым словом она умоляла меня открыться ей. Мысль о том, чтобы сказать ей, что эта песня для меня значила, о чем я на самом деле пел, пугала меня не так сильно, как в тот момент, когда я впервые увидел реакцию Киры на нее. С ней мне было комфортно. Недостаточно, чтобы открыть душу и рассказать ей все слезливые истории, хранившиеся в моей голове, но этого хватит, чтобы не бояться выдать ей маленький кусочек себя. Пока она не просит слишком многого и не давит на меня.

С теплой беззаботной улыбкой я сказал ей:

— Никто меня раньше об этом не спрашивал. Ну, кроме группы.

Я остановился, раздумывая, хочу ли я распахнуть настежь дверь признаний.

— Да… — пробормотал я, глядя на нее. Она моргнула и повернулась ко мне, ее глаза были широко открыты и переполнены чувством, которое я не мог распознать. Теряясь в форме ее губ и сиянии ее глаз, я позволил ей увидеть частичку моего сердца. — Она многое для меня значит…

То, чего я желал всю жизнь. То, чего мои родители не могли мне дать. То, чего, знаю, я не достоин… Чьей-то любви. Вот что она для меня значит.

По сердцу вдруг полоснула боль. Я не хотел рассказывать Кире что-то еще, не хотел, чтобы наружу просочилось еще больше боли, так что я укрепил мысленные стены и неотрывно смотрел на дорогу, надеясь, что Кира поймет намек. К счастью, она не просила меня вдаваться в подробности. Она, казалось, всегда понимала, когда задевала старые раны, и я был благодарен за то, что она отступала, не вскрывая их.

Вернувшись домой, я подумывал поехать к Эвану или Мэтту. Что угодно, чтобы уйти от воспоминаний о нескольких последних минутах. Но когда Кира благодарила меня за отличный вечер, ее улыбка была такой теплой и открытой, что растопила лед вокруг моего сердца. По крайней мере, ощущалось это именно так. И, как если бы она была солнцем, мне хотелось быть как можно ближе к ней, поэтому я остался дома.

Присутствие Киры делало мою жизнь ярче множеством неожиданных способов. Как, например, однажды, когда я вернулся домой и понял, что мой домишко кардинально преобразился. Сперва это забавляло меня. Я даже рассмеялся, увидев, как Дженни и Кира развешивали постеры на кухне. Но переходя из комнаты в комнату, я поражался тому, что они сделали. Странные корзинки и фотографии создавали в доме видимость жизни. Вот так вот раз — и это больше не просто четыре стены и крыша. У дома теперь был характер, и этот характер принадлежал Кире. Дом был пронизан ею насквозь.

Даже моя комната.

Остановившись в дверном проеме, я осматривал свою комнату, потрясенный увиденным. На стене висел постер Рамоунз [14] . Я любил эту группу. Я пытался прокрутить в голове все наши с Кирой разговоры, но не помню, чтобы я хоть раз упоминал это при ней. Тот факт, что она приметила что-то, гуляя в городе, подумала обо мне и купила это… Это просто непостижимо.

Мне не удалось вспомнить последний раз, когда кто-то что-то делал для меня вот так, ни с того ни с сего. Это был не праздник, не какой-то особенный случай. Просто воскресенье. Сидя на кровати и пялясь на этот постер, я был озадачен, ошеломлен и глубоко тронут.

14

Рамоунз (англ. Ramones) — американская панк-рок-группа.

Я слышал, как Дженни попрощалась, и тоже крикнул ей пару слов на прощание. Глядя в пол, я думал о том, каким пустым был мой дом до того, как Кира поработала над ним. Я никогда не чувствовал себя настолько ничтожным в этой жизни, как в тот день, когда я вернулся в Сиэтл и узнал, что родители буквально стерли меня из своей жизни. Они выбросили все мои вещи, убрали все фотографии со стен и сувениры с полок. Увидеть это своими глазами было в десять раз хуже, чем слушать все тонкие и не очень намеки отца на то, что я не имею для него абсолютно никакого значения. Раны от слов глубоки, но от этого они еще глубже. То, что они сделали, нельзя неправильно понять.

Видеть то, как они вырезали меня из своей жизни, было ударом посильнее тех, что наносили железные носки отцовских ботинок. Мне хотелось плакать, меня тошнило. В итоге я вынес на тротуар всю принадлежавшую им мебель и поставил рядом знак «Бесплатно». К тому времени как я уничтожил все напоминания о них, дом был так же пуст, как я сам внутри.

В дверь постучали, и я увидел Киру, стоящую в проходе. Отбросив в сторону мрачные воспоминания, я жестом пригласил ее внутрь.

— Эй… Извини за все это барахло. Если тебе не нравится, я все уберу, — говоря это, она слегка поморщилась, и на ее носу появилась милая морщинка.