Безумный поклонник Бодлера

Дочитав до конца, я шумно выдохнула и подняла глаза на Левченко, потрясенно протянув:

– Вот дьявол! Здесь есть Интернет?

Володя с сожалением покачал головой.

– Проблемы с подключением. Мастер придет только в понедельник.

Вот так вот. Если не везет, то не везет во всем.

* * *

После беседы с Альфонсом чета Опиков пристроила Шарля в Школу права и наконец-то вздохнула с облегчением, полагая, что юноша взялся за ум. Между тем Бодлер нашел себе таких же праздных друзей среди обитателей пансиона Байи и Левека, прозванного «Домом высшего образования», куда принимали юношей из состоятельных семей и вопреки чаяниям родителей предоставляли им полную свободу. Запрет был лишь один – никаких женщин в стенах пансиона. В остальном же студиозусы вольны были распоряжаться собой как им заблагорассудится. Молодые люди проводили время за бутылочкой вина и обсуждением прочитанного и увиденного в театре, мало заботясь об учебе. Шарль сколотил кружок, прозванный «Нормандской школой», по причине преобладания нормандцев среди его членов, и вместе с приятелями с упоением предавался горячей юношеской дружбе и сочинительству сатирических произведений, высмеивающих какую-нибудь знаменитость. Об учебе в Школе права он даже не вспоминал. Присылаемые родителями деньги Шарль тратил на дорогую одежду, шившуюся у лучшего портного, дешевых шлюх и безумные кутежи с друзьями. От небрежно одетых товарищей, мало внимания уделяющих собственной внешности, Бодлер отличался странным покроем костюма, угрюмым взглядом и надменными манерами. Шарль смотрел на друзей сверху вниз, ибо считал себя истинным денди. Дендизм юноша назвал последней вспышкой героизма в мире упадка и строго выполнял им же самим придуманные ежедневные ритуалы. Шарль объявил себя жрецом и жертвой культа собственного «я», при этом Бодлер не столько следовал кодексу денди, сколько играл в него. Юноша не был готов признаться даже самому себе, что его дендизм проистекает от робости. Да, он стремится одеваться с подчеркнутой элегантностью и старается выглядеть безупречно как днем, так и ночью, но это только потому, что боится быть застигнутым врасплох чужаком, который может подумать, что Шарль нечистоплотен. И частые омовения носят скорее ритуальный характер. Так Шарль стремится очиститься от скверны, которая прилипла к нему в борделях. При этом Бодлер старательно закрывал глаза на то, что истинному денди присущи воинственный дух, мужественная повадка и спортивная осанка, свидетельствующие об аристократической строгости, а не женоподобные ужимки, какими обладал он сам. И совершенство туалета в глазах истинного денди заключается как раз-таки в его идеальной простоте, а кудри, рюши, плиссированные манжеты и розовые перчатки, которые не снимая носил Шарль, истинный денди, несомненно, посчитал бы проявлением дурного вкуса. Несмотря на это, заносчивость молодого человека приобретала масштабы откровенного вызова. В своем сумасбродстве юный поэт порою доходил до крайности. Чтобы поразить приятеля, он как-то выкрасил волосы в зеленый цвет и в таком виде отправился в гости. Но друг, давно привыкший к выходкам Бодлера, до самого конца их встречи делал вид, что не замечает в том ничего необычного, чем здорово вывел Шарля из себя. В общем, стоит признать, что, пользуясь занятостью отчима, молодой человек пустился во все тяжкие. Вернувшийся из командировки в Париж генерал Опик немедленно пригласил пасынка в кабинет для разговора.

– Что происходит, Шарль? – В голосе генерала прозвучало возмущение. – Мне доложили, что ты бездельничаешь! Это так? Ты забросил учебу?

– Ты называешь учебой никому не нужное штудирование нудных юридических трактатов?

Высоко вскинутая бровь и ироничный тон не оставляли сомнений – Бодлер даже не пытается скрывать презрение к собеседнику.

– Что за вздор! Будущий юрист должен изучать законы! – сделал попытку вразумить пасынка отчим.

– Так знай же, что я отказываюсь портить свое зрение за этим глупым занятием! – парировал Шарль.

– Ты смеешь мне дерзить, мальчишка! – взорвался Опик.

Вбежавшая на шум Каролина встала грудью на защиту сына.

– Не трогай его, Жак! – бросилась она к мужу. – Шарль наверстает упущенное! – всхлипнула она, и плечи ее затряслись в безудержном рыдании. – Мальчик возьмется за ум!

– С чего это, хотелось бы мне знать! – недоверчиво заметил генерал.

Чувство раскаяния овладело Шарлем, и он виновато заверил Опика:

– Можешь не сомневаться, папа. Прямо с завтрашнего дня я возобновлю учебу и пройду стажировку в конторе адвоката, которого порекомендовал Альфонс.

Но наступило завтра, за ним – послезавтра. Минула неделя, пролетел месяц, а все оставалось по-прежнему. На новогодние праздники для наставительной беседы Каролина отправила сына к Альфонсу. Шарль не преминул воспользоваться приглашением и несколько дней прогостил в небольшой квартирке в Фонтенбло, придумывая, как бы смутить добропорядочность ее обитателей. Перед самым отъездом к Шарлю подошла служанка и доложила, что хозяин ожидает его в кабинете. Шарль заглянул к Альфонсу, склонившемуся за рабочим столом над судебными бумагами. Все раздражало Бодлера в этом правильном человеке. И его приличная внешность, и добропорядочная семейная жизнь, размеренная и спокойная, как стоячее болото. Услышав скрип двери, Альфонс вскинул голову и доброжелательно сказал:

– Проходи, Шарль. Присаживайся. Я могу поговорить с тобой как мужчина с мужчиной?

Скрипя новыми сапогами, в лаке которых отражались подвески неброского канделябра, Бодлер прошел к столу.

– Очень рассчитываю обойтись без нотаций, – с вызовом произнес он, устраиваясь на обитом кожей диване и похлопывая себя светлыми перчатками по высокому голенищу.

– Мне бы хотелось узнать, как ты проводишь время в Париже, – проговорил Альфонс. – Я надеюсь услышать правду.

– Ну что ж, изволь, – усмехнулся Шарль. – С тех пор как ты меня отправил в Школу, я ни разу не побывал ни там, ни у адвоката и посему вынужден выслушивать жалобы на недостаточное усердие.

Брат с удивлением посмотрел на юношу.

– Ты думаешь что-то менять?

– Я перенес генеральную реформу моего поведения на будущий год, – с вызовом откликнулся начинающий поэт.

– Ну что же, надеюсь, ты одумаешься.

Шарль протянул брату листок, который достал из перчатки.

– Что это? – Альфонс вскинул на Шарля изумленные глаза.

– Это стихи. На днях я написал сонет. Хотелось бы, чтобы его увидела Фелисите. Надеюсь, эта шутка ее позабавит.

Альфонс пробежал глазами следующие строки, посвященные его жене:

Я помню, было мне приятно, малолетке, «Мой ангел» – ворковать в ушко одной кокетке, Хоть пятеро других имели дело с ней. Блаженные! Мы так на ласку эту падки, Что я опять любой подстеге без оглядки «Мой ангел» – прошепчу меж белых простыней.

Альфонс с достоинством проглотил оскорбительный намек, сделав вид, что не понимает, о чем идет речь. Он все еще видел в Шарле взбалмошного мальчишку, который с криками носился по комнатам их тихого дома недалеко от Люксембургского сада и задирал слуг.

– И вот еще что, – добавил Шарль, сверля брата дерзким взглядом. – Мне требуется твоя помощь.

– Ты знаешь, Шарль, я всегда к твоим услугам.

Как Шарль ни прислушивался, рассчитывая обнаружить недовольство, в голосе брата не было ничего, кроме искреннего желания помочь.

– Мне срочно требуются деньги, чтобы погасить долги, – заносчиво сообщил он. – Родители присылают недостаточно, кредиторы буквально берут за горло.

– Изволь, – с готовностью откликнулся Альфонс. – Только, братец, сделай одолжение, напиши подробно, кому, за что и сколько ты должен.

Оскорбленный подобным поворотом дела, Бодлер молча поднялся и вышел из кабинета, ибо полагал, что деньги брат предоставит ему без объяснений. С чего это он должен отчитываться перед родными в своих тратах? Не все ли им равно? Шарль направился в свою комнату. Вырвав из блокнота половинку листа, он написал требуемый список. Там были указаны вперемешку сапожник, портной, магазин трикотажных изделий, продавец рубашек, а также товарищ, давший Шарлю в долг приличную сумму, чтобы приодеть девицу, ушедшую из «заведения». Закончив писать, он вернулся в кабинет.

– Вот все мои долги, – скромно потупился юноша, протягивая записку. – Я изложил здесь все, как есть. Здесь нет никакого преувеличения. И первым делом я был бы рад дать немного денег моему портному. – Шарль криво улыбнулся. – А то, похоже, он относится ко мне без прежнего уважения.

Рассматривая полученный обрывок бумаги, Альфонс гневно нахмурил брови.

– Сто двадцать франков за три жилета? – негодующе вырвалось у него. – Это выходит по сорок франков за жилет! А мне жилеты обходятся всего по восемнадцать франков! И это при том, что я огромного роста! Ты задолжал две тысячи триста семьдесят франков! Дорогой мой брат! Ты просишь не поучать тебя, но я не могу не признать, что твое поведение недопустимо! Когда я предложил тебе написать список долгов, я рассчитывал получить отчет серьезного человека, а не запачканный каракулями клочок бумаги!

Альфонс в возмущении потряс перед собою криво оборванной половинкой блокнотного листа.

– Прямо какой-то счет от аптекаря, из тех, что предъявляют в комедийных оперетках родителям, которые оплачивают долги не глядя, оптом! Ты понимаешь, что я, твой брат, не могу тебе делать такие подарки? Мое благополучие достигнуто благодаря тому, что я не растранжирил доставшееся мне наследство! Я упорным трудом по восемь часов в день после пятнадцати лет учебы зарабатываю полторы тысячи франков и не могу давать брату две с лишним тысячи, чтобы оплачивать его безумия, его любовниц и другие глупости!