Безумный поклонник Бодлера

– Кир, ты хочешь мне что-то сказать? Про мужа?

– Ну-у, что там рассказывать. – Я пожала плечами, не собираясь выкладывать правду. – Мы просто немножко поругались, и я ушла из дома.

Но Левченко ответ не удовлетворил. Вовка недоверчиво протянул:

– Что, прямо так и ушла? Вы у него, что ли, живете?

– Зачем? Мама подарила мне квартиру на совершеннолетие. В ней и живем.

– И ты ушла из своего собственного дома? На тебя это не похоже.

Я застыла на пороге одноэтажного бревенчатого домика, пораженная схожим направлением наших мыслей, и невозмутимо парировала:

– Представь себе. Время-то идет. Люди меняются.

Он потянул на себя дверь, и в прорезавшей темноту полосе света я увидела такое знакомое и родное Вовкино лицо. Те же оттопыренные уши, светлые вихрастые волосы, широкий прямой нос, рот с упрямой складкой и серо-зеленые глаза, смотрящие прямо и бескомпромиссно. Лицо скандинавского викинга, без раздумий кидающегося на врага. Только теперь в отличие от наших детских лет, когда я переросла Льва на полголовы, приятель возвышался надо мной, как скала, и отросшая за день рыжая щетина покрывала его впалые бледные щеки, раньше всегда алевшие безудержным румянцем. Сколько раз я набирала в поисковике Интернета его имя, сгорая от желания увидеть, каким стал Лев, но так ни разу и не решилась нажать клавишу ввода, опасаясь разочарования. Вовка выглядел так, как я себе и представляла, и от этого мне вдруг стало очень хорошо. Так хорошо мне бывало только в детстве, когда родители угадывали с подарком и дарили на день рождения то, что я давно мечтала получить.

– А ну-ка, зайди, – безапелляционным тоном приказал он, и я про себя усмехнулась. Ишь, раскомандовался! Однако шагнула в дом и, миновав крохотную прихожую, опустилась в кухне на табурет у стола.

– Рассказывай, – потребовал Левченко, доставая из холодильника початую банку рыбных консервов и отрезая толстый ломоть черного хлеба. – На, – придвинул он мне еду, громыхнув банкой по столу. И, протягивая вилку, поправился: – Сначала поешь, потом расскажешь.

Я не ела целую вечность и чувствовала нечеловеческий голод. Вцепившись зубами в хлеб, быстро сжевала половину куска, заедая его консервами.

– Ты-то как поживаешь? – дожевывая, проговорила я, чтобы не молчать.

– Отлично, – хрипло откликнулся друг. Он замялся и добавил, искоса поглядывая на меня: – Красивый у тебя муж.

И пояснил в ответ на мой удивленный взгляд:

– В Интернете его видел. Твои странички в соцсетях все время просматриваю. Я ведь звонил тебе перед армией, хотел попрощаться. А мать твоя сказала, что ты замуж выходишь. Ну, я и не стал навязываться. Тоже женился. Дочка вот родилась. Кирой назвал.

И вдруг Вовка спросил так тихо, что я подумала, будто ослышалась:

– Ты его любишь?

– Кого? – переспросила я, с сожалением отрываясь от консервов.

– Мужа, говорю, любишь? – Голос Володьки дрогнул. – Раз вышла за него?

Я поперхнулась и закашлялась. Честно говоря, мне было все равно, за кого выйти замуж. Главное – выйти. Ситуация сложилась таким образом, что мне обязательно нужен был муж. Законный муж мог смягчить тупиковую ситуацию, в которую меня загнали обстоятельства. Началось все с того, что одна заносчивая дамочка, преподававшая литературу на журфаке МГУ, куда я только-только поступила, вызвалась диагностировать характер учащихся нашей группы по почерку. Мы все, молодые и глупые, радостно откликнулись на это предложение и сдали свои тетради в надежде услышать, какие мы талантливые, перспективные и все как один обладаем золотым сердцем. Но дама оказалась не только отвратительным графологом, но и дурным психологом. На следующем семинаре она взошла на кафедру и принялась зачитывать свои выводы, насмешливо называя имена того, о ком идет речь. Она обо всей нашей группе была не слишком-то лестного мнения, а меня так вообще сровняла с землей. Выслушав под общий смех, что я росла среди бездушных скряг, рвачей и лицемеров, от которых и переняла все эти замечательные качества, я спросила перед тем, как навсегда покинуть стены университета:

– А ваши дети в какой семье выросли?

– Уж поверьте, дорогуша, мой сын имеет прекрасный ровный почерк, который характеризует его как человека честного, порядочного и не склонного к насилию, чего нельзя сказать о вас.

И тогда я твердо решила доказать преподавательнице литературы, что этот мир гораздо сложнее, чем те узкие рамки, в которые она пытается загнать окружающих. Я навела о даме справки и выяснила все о ее семье. С ее сыночком я познакомилась на ролледроме, где парень увлеченно выписывал кренделя на отличных профессиональных коньках, подаренных на окончание математического факультета обожающей свое чадо мамочкой. Слово за слово, хи-хи, ха-ха, и мы вскоре стали лучшими друзьями. Когда отношения переросли в страстный роман, я «открыла возлюбленному душу». Сквозь слезы стыда и отчаяния я рассказала ему, что мой отчим, порочный испанский сластолюбец, то и дело распускающий руки, грязно меня домогается. Мама ничего не знает. Да я и не могу ей ничего рассказать, ибо она целиком попала под его влияние. Отчим ее бьет. И меня бьет. Он всех бьет. И отец мой умер как-то странно. Это случилось в Испании. Папа свалился с обрыва, гуляя по холмам на побережье океана в непосредственной близости от виллы нашего соседа, который впоследствии вдруг стал моим отчимом. Порывистый математик вызвался отметелить ничего не подозревавшего Лучано, что и проделал с огромным успехом. И даже по собственной инициативе несколько раз пырнул испанца ножом. Парня забрали в полицию и возбудили уголовное дело по статье «нанесение тяжких телесных повреждений». Подследственный заявил, что защищал честь своей невесты, и меня вызвали для дачи показаний. Но на очной ставке я выразила безграничное удивление и сообщила, что знать не знаю этого типа. Мимо его мамочки я промаршировала с видом победительницы и, заметив робкое движение в мою сторону, наотрез отказалась с ней разговаривать. А чтобы окончательно пресечь нелепые инсинуации в свой адрес, выскочила замуж за Артурчика. И для верности сменила фамилию. Если бы поблизости оказался Вовка, я бы, конечно, лучше вышла замуж за него, потому что Левченко я хотя бы когда-то любила.

* * *

Вечер опускался на Париж, принося с собой хандру и тоску по Каролине. Шарль не отрываясь смотрел на барабанивший за окнами дождь, сочиняя очередное послание к неверной. Сердце теснили боль одиночества и обида на отчима. Опять великолепный Опик перешел ему дорогу! Мать снова бросила Шарля, в который раз предпочтя сыну мужа! Что оставалось юноше? Только отправиться на съемную квартиру к своему репетитору и погрузиться в новую пучину мизантропии. Он воспринял отъезд родителей как незаслуженное наказание и каждый день писал Каролине жалобные письма, сетуя на свою неудавшуюся жизнь. В них он рассказывал, что старая дева госпожа Тео смешна и нелепа. Что приютившая его чета Лазег – люди вполне приличные, хотя не лишены некоторой пошлости. Заниматься в их доме решительно невозможно, ибо там постоянно царит вечная веселость дурного вкуса. Шарль и сам не мог бы объяснить, что с ним происходит. Он сожалел не об утраченных ласках и радостях, а о чем-то таком, благодаря чему мать всегда казалась ему лучшей из женщин и достоинства ее ценились им значительно выше достоинств других дам. Он всерьез полагал, что между ним и матерью было установлено необычайное согласие. Что все эти годы они так славно жили друг возле друга, и только злой рок разлучил их. Это были упоительные иллюзии, с которыми Шарль не расстался бы ни за какие сокровища в мире. Он жаловался матери в письмах, что в коллеже было значительно лучше, чем у репетитора. Там он хотя бы время от времени работал, читал, даже плакал, иногда сердился – во всяком случае, жил. Теперь же он находится в каком-то угнетенном состоянии, и недостатков у него стало еще больше, чем было прежде. Причем прежние, не лишенные некоторой приятности недостатки, вели Шарля как к взлетам, так и к падениям, а сейчас на него нахлынули тупое оцепенение, хандра и лень. И виной всему отчим, засунувший пасынка в эту дьявольскую дыру! Опик всегда находит способы разлучить его с матерью. Кто дал ему право узурпировать Каролину? Почему сын не может, когда захочет, гладить ее волосы, вдыхать родной запах духов и меха, слушать обожаемый голос? И почему не должен подолгу видеть милого маминого лица? Еще не осознаваемый бунт против отчима зрел в душе Шарля, и он, по детской привычке, все еще хотел им всем что-то доказать. Звание бакалавра, полученное досрочно, могло бы возвысить его в глазах полковника и Каролины. И Шарль с усердием взялся за работу. Несмотря на прилагаемые усилия, выпускные экзамены он сдал не без труда. Причем на выручку почти провалившему дело Шарлю пришла владелица пансиона мадемуазель Селеста Тео. Именно эта старая дева, над которой с самого первого дня насмехался Шарль, уговорила знакомых экзаменаторов быть снисходительными к бедному мальчику. Ведь он такой впечатлительный и ранимый!

В тот же день Шарль радостной походкой направлялся по хорошо знакомому маршруту к почте, неся в руках запечатанный конверт. Это было не обычное письмо. В нем Шарль делился радостью, рассказывая самым дорогим для себя людям о своих победах. Подумать только! Он сам, без чьей бы то ни было помощи, получил аттестат о среднем образовании! Опуская письмо в почтовый ящик, Шарль был уверен, что родители оставят все свои дела и тут же вернутся в Париж, чтобы разделить его триумф. Но в утренней газете «Монитер» увидел сообщение о присвоении отчиму звания бригадного генерала и понял, что Опик его снова обошел. Шарль отыскал в себе силы поздравить отчима с повышением по службе, все еще веря, что они с Каролиной ближайшим же поездом прибудут из Бурбона-ле-Бона и вместе с ним отпразднуют двойную победу, но так никого и не дождался. Растерянный и угнетенный, он не понимал, что ему теперь делать. Если раньше он жил хоть и в постылом коллеже, зато под руководством школьных наставников, то сейчас, предоставленный самому себе, впал в уныние. Матери хорошо известно, что он непостоянен в своих стремлениях и склонен к нелепым выходкам. Значит, Каролина должна неотлучно быть рядом, чтобы контролировать его действия и оберегать от неверных шагов. Почему же мама не спешит к нему приехать? Ответ напрашивался сам собой. Да потому, что она привязана к Опику! Гнев против отчима все отчетливее клокотал в душе Шарля, но когда родители вернулись в Париж, до поры до времени затих, усмиренный любовью к матери.

– Шарль, милый, я так и вижу тебя в Англии либо в Испании, в посольском кабинете в роли атташе, – не уставала повторять Каролина, мечтая устроить жизнь сына как можно лучше.

Юноша с нежностью смотрел на свою красивую мать, но при этом отрицательно качал головой.

– Любому мужчине больше всего подходит военная карьера, – гнул свою линию Опик, принимая реакцию пасынка на слова Каролины как признание его правоты.

Однако Бодлер не видел себя ни офицером, ни дипломатом.

– Я буду писателем, и никем другим, – твердо заявлял он.

Время от времени генерал приглашал пасынка в кабинет, чтобы побеседовать с глазу на глаз, и снова предпринимал на него атаки.

– Ну же, Шарль, прояви благоразумие! – взывал Опик к начинающему поэту. – Ты взрослый человек и должен понимать, что писательством на жизнь не заработаешь!

Но знакомый голос в голове Шарля настойчиво твердил, что в литературе он достигнет невиданных успехов. Не верить голосу отца у Бодлера не было никаких оснований.

– Я чувствую в себе склонность к писательству, и ни к чему больше, – категорично обрывал он проповеди отчима и уходил, хлопнув дверью кабинета.

Видя, что сын упорствует в своем решении, расстроенная Каролина обратилась за помощью к Альфонсу. Один лишь сводный брат мог повлиять на вбившего себе в голову невесть что юношу. И брат взялся за дело. В один из летних дней он как бы случайно заехал в дом к Опикам и за семейным обедом между сменой блюд вскользь осведомился: