Безупречный злодей для госпожи попаданки

– Скажи, только у Али не сбежал никто или вообще…? – осторожно интересуюсь я.

– Всех рано или поздно находят. Обычно сразу после побега, – старик вдруг с такой силой стискивает в пальцах какой-то инструмент, что тот с громким треском ломается.

– Ты тоже пытался бежать! – доходит до меня. – Ты все знаешь по собственному опыту….

Лазарис молчит, все так же не поворачиваясь ко мне лицом, только обычно прямые плечи бессильно опускаются.

– Все давно прошло и забыто, – произносит глухо после паузы. – Но тебе я не советую повторять мой опыт.

– Но ведь ты остался жив? И прекрасно устроился в доме Али, – я никак не успокаиваюсь.

– "Господина Али", Федерика! – рявкает на меня лекарь.

Я молчу, а старик, наконец, отворачивается от стола и идет ко мне.

Требует:

– Дай зелье обратно, глупая! Пусть тебя заклеймят как всех прочих, чтобы поняла, что такое боль!

Пытается выхватить у меня флакончик, но я успеваю спрятать руку за спину.

– Не отдам! Ты думаешь, я не знаю, что такое боль, глупый старик?!

Свободной рукой я хватаю край длинного рукава его кафтана и задираю, обнажая худое старческое запястье. Восклицаю:

– Ты должен меня понять! У тебя есть клеймо, Лаза…, – и ошеломленно замолкаю – прямо над темным пятном рабского знака я вижу на коже лекаря татуировку, бледную, почти затертую, но все еще различимую. Такие наколки набивали мужчины в годы моей юности, в основном сидельцы на зоне. Иногда подростки из неблагополучных семей. Еще моряки, но у тех чаще были якоря, волны да чайки.

«Лёня + Маша» – вот что выбито на руке Лазариса. Я выпускаю край рукава из ослабевших пальцев и перевожу взгляд на его застывшее, изрезанное морщинами лицо. Растерянно спрашиваю:

– Почему ты Лазарис, а не Леонид?

– Воскресший Лазарь из Библии.

– Как давно ты попал сюда? – мой голос звучит глухо от наполнивших его эмоций.

– Не важно. Если ты кому-то расскажешь об этом, пожалеешь, Федерика. Или как там тебя звали раньше…, – старик нависает надо мной, угрожающе сжав кулаки.

В его голосе ни грана тепла или радости, что в этом мире нашлась родственная душа.

Я запрокидываю голову и усмехаюсь ему в лицо:

– Не понимаю, о чем ты говоришь, лекарь. Мое имя Федерика и раньше меня тоже звали Федерикой. Так же, как тебя всегда звали Лазарисом.

Старик снова отходит к столу и, отвернувшись от меня, повторяет:

– Даже думать не смей о побеге. Меня тогда спас господин Али, потому что я был нужен ему. Тебе никто не станет помогать – единственный, кто мог бы это сделать, ненавидит тебя.

– Не волнуйся, я тоже его ненавижу, твоего Али. Да, я бы не отказалась от его или твоей помощи – не гордая, приняла бы. Но раз нет, значит сама буду справляться. Быть заклеймённой скотиной – это не моё, Лёня.

Я встаю со своей табуретки и, глядя в его спину, спрашиваю:

– Дело в нем, да? Клеймо причина того, что всех беглых рабов находят. Это как чип, вшитый породистой собаке под кожу – с его помощью всегда можно отследить ее местонахождение. Только у нас используют электронику, а тут магию, наверное…

Старик не отвечает, но по его напрягшимся плечам я понимаю, что угадала. Что же, значит, нужно любой ценой избежать клеймения. Вопрос – как?

Притвориться больной в надежде, что меня не будут трогать? Не пойдет – Лазарис быстро выведет меня на чистую воду. Рассчитывать на его поддержку нет смысла – он служит Али не за страх, а за совесть или из чувства благодарности, что еще хуже для меня. В любом случае действовать против хозяина лекарь не будет.

Какие еще варианты? Спрятаться и выйти из укрытия только когда все закончится? Найдут и все равно клеймят. Еще и выпорют вдобавок – здесь с этим просто.

Весь вечер и половину ночи я хожу из угла в угол по своей крошечной комнатушке – три шага в одну сторону, разворот, три шага в другую – и старательно размышляю.

Главная проблема в том, что я вообще ничего не знаю об этом мире: ни о законах, ни об образе жизни. Да что там говорить, даже название места, где расположен дом Али, не знаю! Я словно младенец, ничего не ведающий о мире, в котором он очутился. Даже если я смогу избежать клеймения и сумею убежать, где мне взять одежду обычной женщины, не рабыни, чтобы меня не поймали в первую же минуту? Куда идти, где прятаться, и чем потом зарабатывать на жизнь?

В какой-то момент я даже застонала от отчаяния, что реальных выходов у меня только два – покориться рабской участи или умереть. Но умирать я себе запретила. А быть рабыней – тоже нет! Да, говорят, что человек ко всему привыкает и к доле раба тоже. Но что-то во мне упрямо восставало против этого…

Ничего не придумав и окончательно выбившись из сил, ближе к рассвету падаю на жесткую лежанку, служащую мне кроватью. Закрываю глаза и проваливаюсь в беспокойный, наполненный мрачными картинками сон.

В этот момент я еще не знаю, что три сестры, где-то на небесах скручивающие пряжу моей судьбы, уже дернули каждая за кончик своей нити, запутывая ее еще больше. И что их посланец уже стоит на пороге дома Али Меченого – первая глава моей новой жизни закончена.

10

Королевский дворец

Сегодня в тронном зале было чуть светлее, чем обычно. Кроме факелов мрак большого стылого помещения разгоняли установленные возле золотого трона жаровни – старый король отчаянно мерз. Отсветы тлеющих углей добавляли привычной полутьме кровавых оттенков, делая ее еще более зловещей.

Исполинские фигуры кверков возвышались за спиной Цварга Вечного. Неподвижные и молчаливые, словно каменные статуи, они готовы по первой команде хозяина уничтожить любого.

Сам властитель полулежал на мягких подушках, обильно устилавших жесткое сиденье его трона. Морщинистое лицо короля с глубокими провалами глазниц болезненно кривилось. Лежащие на подлокотниках руки дрожали и время от времени дергались в рваных конвульсиях. Ему было холодно и страшно от подступающей все ближе беспомощности.