Безжалостные короли

— Блядь!

— Я знаю, — пробормотал я, прижимаясь поцелуем к ее ключице. — Блядь, тебе хорошо.

— Нет. — Жас надавливает мне на грудь одной рукой, а другую кладет на свой живот. — Ай! Блядь, как ой!

— Черт, — мои глаза пробегают по всей длине ее верхней части тела, пытаясь определить источник проблемы. — Что болит?

Жас поднимает уголок своей рубашки. Моя челюсть сжимается, когда материал сдвигается еще немного вверх, обнажая сердитую, неровную красную линию.

— Господи Иисусе. Это от ножа?

Она кивает, закатывая рубашку и заправляя ее под бретельку лифчика.

— Все еще болит?

Жас пожимает плечами.

— Большую часть боли сейчас вызывают мышцы живота, которые все еще довольно болезненны из-за того, что их разрезали во время операции. В основном это тупая боль, как после очень тяжелой тренировки, но, когда я двигаюсь определенным образом, это вызывает очень острую боль, что сейчас и произошло. Больно до жути, но всего на несколько секунд. По сравнению с тем, что я чувствовала вначале, это ночь и день.

Я легонько провожу по свежему шраму, отчего по ее телу пробегают мурашки.

— Это единственный шрам?

Жас качает головой.

— Нет. Есть еще один, примерно в два раза длиннее, от хирургической операции, которую им пришлось делать.

Мои брови сошлись в замешательстве. Мне хорошо виден весь ее живот, но я ничего не вижу.

— Где?

Жас начинает стягивать пояс своих леггинсов, а затем и черные хлопковые трусики. Прежде чем я успеваю спросить, зачем, появляется еще одна линия, шириной пять или шесть дюймов, примерно на шесть дюймов ниже пупка. Кожа здесь также красная и слегка приподнятая, создавая что-то вроде гребня, но это явно результат более точного разреза. Я настолько сосредоточен на доказательствах ее нападения, что тот факт, что Жас сидит у меня на коленях с частично обнаженной киской, меня даже не беспокоит. Похоже, я все-таки сдерживаю себя.

Мои глаза путешествуют вверх, по ее подтянутому животу. По большей части это гладкая, загорелая кожа. Но есть одно большое пятно, нарушающее совершенство, слегка окрашенное в желтовато-коричневый цвет.

Моя рука скользит по самому темному участку.

— Почему здесь до сих пор синяки?

— Это место, где я получила удар ботинком в живот. Он выглядит гораздо лучше, чем было на самом деле. Ты ведь видел мое лицо, когда это случилось сначала? Половина моего тела была того же прекрасного красновато-фиолетового оттенка.

На улице было темно, и все произошло так быстро в ту ночь, что я так и не нашел времени внимательно осмотреть ее. Возможно, это и хорошо, потому что от одного только повреждения ее лица мне захотелось убить ублюдков, которые сделали это с ней. Я так чертовски зол, но изо всех сил стараюсь сдержать свое выражение лица. Мои зубы скрежещут, когда я обхватываю ее бедра руками и усаживаю на подушку рядом с собой. Я сейчас слишком возбужден, чтобы она сидела на мне.

Жас возвращает рубашку на место.

— И что теперь?

— Теперь ты расскажешь мне, что случилось в том лесу. После этого мы будем работать вместе, чтобы уничтожить всех этих ублюдков.

11. Жас

Мне было гораздо легче открыться Кингстону о моем нападении после всего, что он рассказал о наших родителях. Мои прежние опасения по поводу возможного участия Кингстона полностью исчезли после того, как я увидела, как страстно он желает расправиться с нашими отцами за их роль в причинении вреда нашим мамам. Даже самый лучший актер в мире не смог бы подделать такую убежденность. Вспомнив все, что эти мужчины сказали и сделали со мной, а также все, что я узнала до этого, я была истощена как физически, так и морально. Мы решили закончить вечер и договорились обсудить возможных подозреваемых утром. Я согласилась остаться у него, потому что было уже поздно, но я ясно дала понять, что мы с Кингстоном не будем спать в одной комнате.

Боже, что же мне с ним делать? Лежать в кровати Кингстона, окруженная его сексуальным фирменным ароматом всю ночь, было абсолютной пыткой. Боль между ног, которая разгорелась ранее вечером, усилилась до почти невыносимого уровня. Моя рука несколько раз проскальзывала под одеяло, стремясь получить разрядку, пока не включился мозг. Если бы я не была такой уставшей, я бы, наверное, сбросила с себя одеяла, прошла в другую комнату и умоляла Кингстона прикоснуться ко мне. Опять.

Черт возьми, я не должна была целовать его, но мы спорили, что всегда меня заводит по какой-то больной причине, и он выглядел очень сексуально, когда половину времени сжимал свою квадратную челюсть. К тому же, на нем были серые треники, черт возьми! Надо быть слепой, чтобы не заметить довольно большой отпечаток члена под тонким хлопком. Я тряхнула головой, напоминая себе, что сейчас не время думать о членах, особенно о члене Кингстона.

Чертовы серые треники. Полная ловушка для жажды, каждый раз, черт возьми.

Я проснулась незадолго до рассвета и не могла снова заснуть, поэтому решила принять долгий горячий душ. Стоя под струей душа, я прокручивала в голове вчерашний разговор с Кингстоном. Он выглядел так, словно собирался кого-то убить, когда я рассказала ему, что эти ублюдки сделали и сказали мне. Его кулаки были сжаты так сильно, что костяшки пальцев побледнели, а нога не переставала подпрыгивать. Все это время вокруг него бурлила безумная энергия, но он почти не произнес ни слова — только задавал уточняющие вопросы то тут, то там. Когда я спросила его, все ли с ним в порядке, он отмахнулся, как будто я все это выдумала.

Клянусь, этот парень так крепко держит свои эмоции на привязи, что в конце концов он обязательно сорвется. Я думала, он вот-вот взорвется прошлой ночью. Странно, но, когда — а не если — это случится, я не верю, что его ярость будет направлена на меня, поэтому это не так страшно, как должно быть. Я не могу сказать то же самое о моих обидчиках. Теперь они должны быть в ужасе. Я бы хотела сказать, что мне было бы их жаль, если бы Кингстон когда-нибудь попал к ним в руки, но я не могу. Я хочу, чтобы они страдали, и не сомневаюсь, что он справится с этой задачей. Что это говорит обо мне, я не знаю. Я никогда не была сторонником насилия, но полагаю, последние события заставили меня посмотреть на вещи другими глазами.

Высушившись и одевшись, я на цыпочках выхожу в главную комнату, чтобы взять немного воды. Я улыбаюсь, когда вижу Кингстона, растянувшегося на раскладном диване, с рукой, закинутой на глаза, чтобы заслонить солнце. Оно поднялось настолько, что пробивается сквозь окна на его лицо.

Какого черта?

Я придвигаюсь ближе, стараясь не разбудить его. Мои глаза меня обманывают? Нет. У Кингстона определенно толстая губа. Мне приходится подавить вздох, когда я вижу отвратительную рану, с небольшим количеством запекшейся крови, как будто порез открылся, пока он спал. Что, черт возьми, произошло? Он был в полном порядке, когда я ложилась спать прошлой ночью.

Инстинктивно я протягиваю руку, чтобы коснуться его губ, но замираю, когда рука Кингстона смыкается вокруг моего запястья. Его глаза распахиваются и слегка расслабляются, когда он видит меня.

Он отпускает мою руку и протирает глаза.

— Что ты делаешь? Ты в порядке?

— А ты? — отвечаю я, проводя большим пальцем справа от его рта. — Что случилось с твоим лицом? — Господи, у него и костяшки пальцев распухли. — А с руками?

Кингстон вытягивает руки, рассматривая потрескавшуюся кожу на костяшках пальцев.