Библейские истории для взрослых

Благотворительность — это ухмылка рабства.

Джон Кэлвин Батчелер

Намечалось еще одно проклятое метафизическое Рождество, понял я по призрачной фигуре, стоявшей в дверях моей спальни.

— Убирайся! — приказал я тени своего бывшего партнера.

— Дудки, Эбенезер, — ответил призрак Марли.

— Ты — лишь продукт моего капризного желудка, — напустился на него я. — Сон, замешенный на прогорклом сыре. Плод воображения, вызванный гнилым инжиром.

— Такой же сон, как и наша последняя встреча.

Призрак неуклюже побрел к моей кровати, волоча за собой нелепую цепь, с нацепленными на нее гроссбухами, кассовыми ящиками, ключами и навесными замками, которые звенели по полу, словно вестники приближающегося Нового года.

Страх разрастался во мне, как морозные узоры на оконном стекле. Я так и не свыкся с этими ходячими трупами.

— Разве я не исправился, Яков? — взмолился я. — Разве не поддерживаю все благие начинания в христианской общине?

Пупырышки, покрывавшие кожу, разрослись до размеров бородавок.

— Ты бы видел индейку, какую получит Крэтч к Новому году. Это же морж с крыльями! Ну почему ты опять здесь?

Марли молча вытянул руки и судорожно задергал ими, словно заводной маэстро, дирижирующий кукольным оркестром.

— Поговори со мной, Яков!

И хотя я запер подвал, резкий сквозняк пахнул мне в лицо леденящим холодом, словно чихнул сам дьявол. Попав в мощную струю воздуха, канделябры взлетели вверх, как былинки. Зеркало над комодом соскочило с гвоздя и, ударившись об пол, рассыпалось миллионом острых стеклянных кинжалов. Кровать закачало так, словно я попал в водоворот, балдахин лопнул и затрепетал на ветру, а сам я внезапно свалился с матраса и полетел через комнату прямо к двери.

— Отныне, — услышал я голос Марли, прежде чем вырубился от удара виском о косяк, — индейки тебя не спасут.

Я очнулся — как это ни странно — в вертикальном положении. Коленки дрожали, ноги не слушались, но я все же стоял на этих дрожащих подпорках. Передо мной простиралось моховое болото, омытое холодным желтым лунным светом, усеянное клочками тумана. В двадцати ярдах от меня туман сгустился в плотную массу, которая поползла по земле, перекатилась через каменную стену и плеснула о громаду особняка, словно прибой, ласкающий скалистый берег.

— Они ждут тебя, — возвестил Марли, материализовавшись на крыльце.

Накренившиеся купола, перекосившиеся ставни, разбитые окна, но душу леденит мрачная картина извращенных святок, которые устроили владельцы этого странного дома. На лужайке перед крыльцом — восемь скелетов северных оленей со скрученными проволокой костями тянули санки, набитые золой, углем и куклами из гниющих кукурузных початков. В окне гостиной я увидел сосну, иголки которой выглядели столь же безжизненными, как отрезанные кошачьи усы, а ветки были увешаны свечными огарками и заплесневелыми шариками воздушной кукурузы.

По колено в тумане я брел к крыльцу. Марли толкнул дверь и, схватив меня за ледяную руку, повел по освещенному чадящими огарками коридору в роскошную столовую, убранную в стиле барокко. Тяжелые блестящие огненно-красные шторы, будто расплавленная магма, извергающаяся из жерла вулкана. Пушистый изумрудный ковер, словно из торфяного мха, поражающий своим великолепием. В углу деревянные напольные часы, корпус которых был источен жучками, словно гнилое бревно, отбивали полночь, издавая натужные туберкулезные хрипы. Напротив, в похожем на пещеру камине, бушевал огонь, языки пламени истончались и сплетались в буквы алфавита, на короткий миг вспыхивало слово «Рождество».

За застеленным полотняной скатертью банкетным столом, заставленным едой — мясом, выпечкой, овощами, винами, десертами, — сидели шесть самых невероятных созданий, когда-либо мной виденных. Они казались живыми покойниками: мертвенно-бледные, с темными, как птицы на утесах, глазами, в одеждах, изодранных в клочья; их лица напоминали древние манускрипты, отданные во власть книжным червям. На шее у каждого гостя на ржавой цепи болталась небольшая мраморная могильная плита.

— Три года назад мы работали исключительно в изъявительном наклонении — Рождество Прошедшее, Рождество Настоящее, Рождество Будущее, — пояснил Марли. — Но действительность сложнее, ты согласен, Эбенезер?

— На твоем месте я бы внимательно отнесся к тому, что ты сейчас услышишь, — изрек «Призрак Рождества Сослагательного» — так гласила надпись на его плите, — подцепив на вилку румяную картофелину и поднося свой трофей ко рту. Одет он был щеголем, весь в бархатных лентах и тончайших кружевах, из кармана камзола выглядывал безукоризненно белый носовой платок, свернутый в трубку.

Призрак Рождества Настоящего Совершенного после глотка бордо промолвила:

— Мы прошли долгий и трудный путь, чтобы принести тебе это послание.

Стоимость ее шелкового платья вполне соответствовала оплате всех медицинских счетов Крэтча. Аристократка, разумеется, с совершенным лицом и совершенной осанкой, на что намекал ее титул.

Призрак Рождества Будущего Совершенного был также женского пола, столь же изысканным, но ни за что в жизни я не смог бы определить, что это за серебристый материал, в который были облачены ее разнообразные — в топографическом смысле, конечно — формы.

— Еще до окончания вечера, — промолвила она, величаво проводя рукой, затянутой в перчатку, над испускающими аромат грудами угощений, — в твоем мировоззрении произойдет революция.

Quel banquet! Тут не один фаршированный гусь, а целых два, больших, как альбатросы, с румяной хрустящей корочкой. Жареный молочный поросенок с моченым яблоком во рту. Заливное на блюде в форме ангела. Горка спагетти с сыром, уложенных наподобие мозговых полушарий какого-нибудь сверхъестественного кита.

— Посмотрите на его одежду, — потребовал Призрак Рождества Повелительного, вытягивая платок из кармана Призрака Рождества Сослагательного. При жизни Призрак Рождества Повелительного, очевидно, был военным, скорее всего офицером. К его шинели, словно золотые медузы, присосались эполеты. А набитое обильной жратвой брюшко стягивал кожаный ремень, с которого свисали ножны и шпаги. — Обратите внимание на прочность нитей, — молвил он, подавая мне свой платок. — Скажите, вы знаете, что это за материал?

— Хлопок? — рискнул я.

— Вот именно. Прекраснейший цветок дельты Миссисипи. А теперь назовите цену.

— Не имею понятия. У меня банк, а не текстильная фабрика.

— Сегодня после полудня ты мог бы купить тюк лучшего льна в бристольских доках за шесть фунтов, — сообщила Призрак Рождества Условного. Она и не пыталась скрывать свою профессию. Нарумяненные щеки, выкрашенные в огненно-красный цвет волосы, откровенное декольте, открывающее глубокую ложбину, похожую на борозду на пшеничном поле. — Будь ты понастойчивее, смог бы сторговаться за пять.