Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Череп встал, прошел взад-вперед по помещению, бросил взгляд в оконце – Колька отпрянул.

– Тут кое-что произошло, – начал он снова дружелюбно и как-то проникновенно, как старший дядюшка любимому племяшу, – я намедни прикинул наши с тобой делишки. И сложилось стойкое ощущение, что в совокупности ты уже наработал лет на десять… Смертную казнь, конечно, отменили, только ведь за тобой, милый друг, наверняка куча других подвигов, а?

– То есть вы мне угрожаете? – уточнил Герман после паузы.

– Я просто доношу до тебя мысль, что в нашем деле, коли за ниточку потянуть, чего только не повылезает. Не получится, дружочек, сделанное несделанным сделать, – довольный плоским каламбуром, Череп уселся на край стола, навис над собеседником, – время такое… А у меня, изволь видеть, в местном отделении рука. Так что, случись что, придет тебе крышка. Как это у Пушкина – получишь смертельный удар ты?

– Три карты, три карты… Понятно. Ну раз так, то расписочку попрошу у вас. По классике.

Череп дернул бровями:

– Что же не вексель сразу?

– Слову вашему нет у меня доверия, Владимир Алексеевич, – безмятежно рассматривая ногти, ответил тот, – уж больно оно у вас дешевое.

– Гнида ты позорная, – ласково отозвался Череп. – Ну хорошо, накалякаю…

Он и в самом деле вытащил из стола бумагу и карандаш, подумал, быстро написал что-то и щелчком пальца отправил лист собеседнику.

В этот момент внезапно с новой силой загрохотала музыка из громкоговорителей, какая-то развеселая компания с гамом проследовала мимо, Коля от неожиданности отпрянул от оконца и чудом не слетел с трубы, едва удержав равновесие.

Когда он снова заглянул, то Черепа в комнате уже не было. Вакарчук неторопливо пригладил волосы, надел кепку, поправил кашне, взял чемодан и отправился на выход.

Николай колебался недолго. Акимов совершенно прав, все эти личные моменты могут обождать, сейчас есть дела поважнее. Не опоздать бы на электричку. Колька бесшумно скатился с лестницы и поспешил в сторону платформы, туда, откуда они недавно пришли с Вакарчуком.

Сам же физрук, который, прячась меж деревьями, чиркал спичками, увидел знакомую фигуру, пожал плечами и вернулся к своему занятию. А именно: рвать на мелкие кусочки половину бумажного листа, на которой было выведено карандашом «Герман Вакарчук» и поставлена запятая.

– Грамотный, – процедил он, хмыкнув, – головастый.

* * *

Ольга, вопреки ожиданиям, все никак не возвращалась, так что уже и тетка Любовь начала поглядывать на часы:

– И где она шляется? Отдел кадров там всю жизнь до четырех был. Ох, как бы не пришлось деточку нашу с собаками по Сокольникам искать.

– Ничего, найдем, – с деланой беспечностью пообещал Акимов, – а я пока сгоняю за папиросами в ларек, глядишь, заодно и встречу.

Встретил, да не совсем Ольгу. В коридоре прямо на него вынесло ошеломляющей красоты рыжеволосую дамочку, хорошо одетую, в меру подкрашенную – и все-таки яркую, прямо-таки назойливо бросающуюся в глаза, пышную, налитую – но с такой тонкой, прямо осиной талией, что даже дух захватило. Как будто факел вспыхнул в темном коридоре…

Он отпрянул, она, мазнув по нему влажным глазом – вишневым, с поволокой, – прошла мимо, окутав Сергея невообразимым ароматом непонятно чего, но такого дурманящего.

В себя Акимов пришел уже на улице.

– Ходят тут всякие, – пробормотал он смущенно и отправился к табачному ларьку, что подле трамвайной остановки.

И тут же причалила «четверка», а из нее – на ловца и зверь бежит – выпорхнула серая, как туча, Гладкова.

– А подойди-ка сюда, дочка, – поманил ее Сергей. – Иди, иди, не бойся, на людях пороть не буду.

Крепко держа девчонку за локоток, Акимов купил папирос и повел добычу обратно, в сторону тети-Любиного дома.

…– Ты как вообще, с головушкой дружишь? Куда подорвалась-то? Какая фабрика?

– Резиновая, – угрюмо ответила Ольга.

– Дура ты резиновая. Соображаешь, что делаешь? Сбегаешь из дома, матери не сказав, куда идешь. Она трое суток под окном отделения белугой выла…

– Все вы врете, – по-детски возмутилась Оля. – Она небось и не сразу заметила, что нет меня!

Прошлось проглотить – в самом деле, драмы-то нагнал.

– Но все-таки непорядочно, – с укоризной увещевал Сергей. – Время-то какое, а ты – пропадать, не сказавши адреса.

– Не хочу в школу возвращаться, ясно? – вызывающе ответила девушка. – Я на работу устроилась. И вообще, что вы меня за руки-то хватаете?

– Слушай, Гладкова, ты меня знаешь, я же могу и терпение потерять, – напомнил Сергей. – А потеряв терпение, не посмотрю, что ты активистка и без пяти минут комсомолка – нарву лапника, ну и далее, по старой воспитательной схеме. Оль, давай не дури. Э-э-эй, слышишь меня?

Акимов развернул девушку, как куклу, переставил, как удобно, и, взявши крепко за плечи, легонько встряхнул. Она низко опустила голову, пряча глаза.

– Врать не умеешь, Оля. Не устроилась ты ни на какую работу. Во-первых, кто тебя без документов из школы примет? Во-вторых, отдел кадров закрылся в четыре, и все это время кое-кто из известных мне мелких, с косой, не иначе как на трамвае кругами катался.

– Откуда знаете? – угрюмо осведомилась она.

– Работа такая. В общем, так, Оля Гладкова. Ни на какую фабрику ты не пойдешь. Не для того мы войну выигрывали, чтобы в мирное время дети за станками стояли. Тебе учиться надо. Выучишься – тогда… медиком или преподавателем.

– А за станком кто стоять будет?

– Найдется кому, – твердо заявил Сергей, как будто сам уточнял этот вопрос, – и работать получше тебя, дурноголовой, будут. Давайте каждый своим делом заниматься будем и не лезть в чужое.

– То-то вы в мое не лезете, – попыталась огрызнуться девушка, но Акимов это мигом прекратил:

– Это как раз мое. Девчонка третий день дома не ночует, и никто не знает, где она. А может, лежит вон, в канаве, с перерезанным горлом. А я виноват буду: не предотвратил, не предостерег, сгубил жизнь не только какой-то пустяковой девчонки, но и тех, кого она не выучила, не вылечила… – он чуть поколебался, но закончил твердо: – Не родила! Ну, мое это дело или нет?

Так ему понравилось, как он высказался, прямо точь-в-точь Сорокин. Как это он там сказал: связался черт с младенцем? Ну и ладно, пусть не черт, а пока сопливая девчонка, а кто ее знает, – глядишь, и черт подтянется.

Оля упрямо молчала, по-прежнему пряча глаза, но Акимов ясно видел, что они у нее сползают на мокрое место, как сердито моргают густые длинные, как у куклы, ресницы. Все, готово дело, Ольга собирается «капнуть».

– А ну не хныкать!

– Да ваше, ваше дело.

– Раз мое, тогда выкладывай, почто из дома сбежала.