Бироновщина

— Стой!

Самсоновъ стегнулъ свою измученную уже лошадь со всего маху и гикнулъ. Какъ окрыленная, она всми четырьмя ногами взвилась на воздухъ. Но будочникъ еще выше поднялъ алебарду. Лошадь задла за нее задними копытами, перекувырнулась, да такъ и осталась лежать, придавивъ собой одну ногу всадника.

"Пропалъ! — ршилъ про себя Самсоновъ. — Притвориться разв мертвымъ?"

— Эй, ты, долголь еще лежать-то будешь? — окликнулъ его жандармъ.

— Знать, шибко убился, до обумертвія, — подалъ голосъ будочникъ. — Да и лошадь, вишь, на него навалилась.

— Такъ подыми ее, за хвостъ-то.

Сталъ будочникъ тащить ее за хвостъ.

— Ну, ну, вставай, что ли!

Лошадь сдлала попытку приподняться, но опять повалилась.

— Да ты бы въ бокъ ее лебардой! — командовалъ жандармъ.

Алебарда подйствовала: посл новаго усилія лошадь поднялась на ноги, но дрожала еще всми членами.

— Эхъ, эхъ! и колна-то себ какъ отшибла! — замтилъ будочникъ. — А бгунокъ твой все еще безъ памяти.

— Такъ растолкай его!

Сталъ будочникъ расталкивать "бгунка", но тотъ по-прежнему не подавалъ и признаковъ жизни.

— Нтъ, какъ есть мертвое тло!

— Эка служба каторжная! — пробурчалъ жандармъ, нехотя слзая наземь.

Но едва только онъ подошелъ къ "мертвому тлу", какъ тло ожило, схватило его за об ноги, и самъ онъ растянулся на земл. Въ тотъ же мигъ Самсоновъ вскочилъ на ноги и — на собственную лошадь жандарма.

— Вотъ такъ такъ! Ай, молодца! Ха, ха! — раскатисто загрохотали ломовики, свидтели всей этой сцены. — Ну-ка, лови его теперь, лови!

Пока ошеломленный жандармъ пришелъ въ себя да собрался нагонять бглеца на оставленной ему чужой лошади, съ трудомъ передвигавшей свои разбитыя ноги, — того и слдъ простылъ.

VIII. Фельдмаршалъ графъ Минихъ

.

Во второй половин апрля солнце заходить въ Петербург довольно поздно — около 8-ми часовъ вечера. Когда описанная сейчасъ скачка съ препятствіями пришла къ концу, солнце было уже за горизонтомъ; но темноты еще не наступило, а потому хать къ дому графа Миниха прямымъ путемъ по набережной y всхъ на виду было бы безразсудно.

Проскакавъ внизъ по Кадетской линіи до большого проспекта, Самсоновъ завернулъ по проспекту налво, а когда миновалъ нсколько линій, то взялъ опять направо и мчался такъ все впередъ, пока не достигъ Малаго проспекта.

Здсь въ т времена была еще почти сплошная дичь и глушь: кое-гд лишь убогій домишко, а то заборы, огороды или по-просту пустыри, поросшіе кустарникомъ.

Весь Малый проспектъ, и вверхъ и внизъ, точно вымеръ; свидтелей, значить, не было. Сойдя съ лошади, Самсоновъ потрепалъ ее сперва въ благодарность по ше; потомъ сорвалъ съ куста добрый хлыстъ (плетку во время паденія онъ потерялъ), повернулъ лошадь головой въ сторону большой Невы и вытянулъ ее хлыстомъ. Неприготовленная къ такому обращенію посл испытанной только-что ласки, она сдлала воздушный прыжокъ и ускакала вонъ.

Теперь только Самсоновъ оглядлъ свое платье: сверху до низу оно было забрызгано, замазано уличною грязью. Онъ взялся за голову: и картуза на немъ уже не было! Ну, какъ въ такомъ видъ предстать передъ фельдмаршаломъ?

На помощь ему пришла сама природа. Съ Ладожскаго озера нагнало дождевую тучу, закрапалъ дождь и вдругъ полилъ какъ изъ ведра.

Подставляя подъ ливень, какъ подъ душъ, то лицо и грудь, то бока, то спину, Самсоновъ смылъ съ себя вс слды улицы, а затмъ, въ виду сгустившихся уже сумерекъ, ршился двинуться къ конечной своей цли. Четверть часа спустя онъ входилъ подъ колоннаду крыльца фельдмаршалскаго дома. У входа горли два масляныхъ фонаря, а потому стоявшій за стеклянною дверью швейцаръ могъ хорошо разглядть всю неприглядную фигуру юноши, съ непокрытой головы и всей одежды котораго вода бжала ручьями. Поэтому же онъ встртилъ входящаго далеко нелюбезно:

— Чего лзешь параднымъ ходомъ! Еще наслдишь тутъ y меня…

— Ужъ не взыщи, почтеннйшій, — съ скромною развязностью извинился Самсоновъ, хотя сердце подъ камзоломъ y него сильно стучало. — Я къ его сіятельству фельдмаршалу по самонужнйшему длу. Ну, ужъ погодка!

— А картузъ твой гд?

— Картузъ?.. Да на мосту, вишь, втромъ съ головы сорвало и въ Неву снесло.

— Гмъ… — промычалъ съ нкоторою какъ бы недоврчивостью швейцаръ. — Да какъ я пущу тебя къ его сіятельству въ такомъ обличь? Тебя кто послалъ-то?

"Кого ему назвать? Назову-ка сына фельдмаршалскаго; вдь, онъ каждый день, почитай, дежуритъ въ Зимнемъ дворц."

— Послалъ меня къ своему родителю молодой графъ; государыня его нынче дольше задержала…

— Почто же ты о томъ сряду не сказалъ? Ты малый, не финтишь ли?

Въ это время къ крыльцу подкатила карета.

— Да вотъ и самъ молодой графъ! воскликнулъ швейцаръ и выбжалъ на улицу.

Сквозь стеклянную дверь Самсонову было видно, какъ швейцаръ, открывъ карету и высадивъ своего молодого господина, началъ что-то наскоро ему докладывать.

"Смлость города берегь!" — сказалъ себ Самсоновъ и сталъ y самаго входа.

Такимъ образомъ, молодой Минихъ, входя, тотчасъ его увидлъ.

— Это онъ и есть? — спросилъ онъ швейцара.

— Онъ самый, ваше сіятельство.

— Ты что это наплелъ на меня? — обратился онъ къ Самсонову. — Да постой, лицо твое мн словно знакомо…

— Ваше сіятельство не разъ уже меня видли, — отвчалъ Самсоновъ и прибавилъ шопотомъ: — Присланъ я къ господину фельдмаршалу подъ кровомъ глубочайшей тайны, дабы чести его порухи не было.

— Отойди-ка, — сказалъ Минихъ швейцару. — Кто жъ это прислалъ тебя?

— Артемій Петровичъ Волынскій.

При имени павшаго въ немилость кабинетъ-министра молодой графъ поблднлъ и нахмурился.

— Ты, врно, съ письмомъ отъ него? — спросилъ онъ.

— Съ письмомъ; но мн велно передать его въ собственныя руки вашего батюшки.

— Я уже передамъ; а ты здсь обождешь.

И, взявъ письмо Волынскаго, сынъ фельдмаршала удалился.

Минуты ожиданія были для Самсонова томительны и страшны.

"А ну, какъ старый графъ не захочетъ ввязаться въ это дло и отошлетъ меня назадъ, или просто прикажетъ арестовать меня?"

Ждалъ онъ, пожалуй, десять, много двадцать минутъ, но протянулись, сдавалось ему, цлые часы, пока не явился наконецъ денщикъ и не повелъ его съ собой. Поднявшись по широкой, устланной ковромъ лстниц во второй этажъ, они черезъ пріемную прошли въ графскій кабинетъ. Освщался кабинетъ столовой лампой, покрытой большимъ абажуромъ, а потому въ немъ царилъ мягкій полусвтъ.