Благословите уходящих
Шрифт:
И в гуще этих звуков, давящих к земле и рвущих на части голову, вдруг зазвенела медь труб, запела флейта, подхватил песнь помятый фагот!
И над изорванной, измученной землёй плавно, неторопливо и грозно поплыли звуки ста-ринного марша, и как будто величественная седая женщина со старой Терры, прощаясь со своими сынами, пела сама земля, отдавая их небу….
С звенящим шелестом скользнула из ножен сталь офицерского палаша, и как лучи света блеснули семьдесят трёхгранных штыков!
И вот взвыл пиломеч отца Калеба, разрывая очередного врага…
Вот Митрий с горловым рыком поднимает на штыке и перебрасывает через голову ещё визжащего хаосита…
Вот Юрий
И вот встают почти мёртвые, бросаясь с гранатами на звук танкового мотора…
Вот затихает последний раненый, получив благословение Императора, а медсестра Лена вкалывает последний шприц себе…
И вот встают в последнем, самоубийственном рывке все, кто ещё может встать…
Каменный пол ударил по лицу молодого священника.
— Брат Велизарий! Брат Велизарий! Что с вами?
Священник, пошатываясь, пытался встать. Что это было? Сон, явь, демоническое наваждение?
И вдруг тишину храма прорезал шёпот старика-ключника:
— Милость Императора…
Фреска «семидесяти мучеников Лукиарских», гордость собора, только месяц назад законченная лучшими изографами сектора, сейчас осыпалась кусками краски на плиты пола, а на стене, отливая червонным золотом, проступала вязь букв…
Ваше высокопреподобие, со смирением я, недостойный, припадаю к мудрости вашего высокопреосвященства.
Широко получивший огласку случай чудесного исчезновения одной из фресок в кафедральном соборе Сирина привлёк моё внимание. Проведя расследование прискорбного инцидента, я пришёл к выводу о целесообразности восстановления фрески.
Однако, несмотря на все усилия лучших художников, нам не удалось восстановить изображение.
Посоветовавшись с настоятелем храма и вознеся молитву мученикам Лукиарским и господу нашему Богу-Императору, мы с должным почтением и соответствующими молитвами, извлекли из стены плиту с чудесным образом обретённой надписью и установи-ли у входа в капеллу. После этого к созданию новой фрески были привлечены мастера из инвалидного дома департамента Имперской гвардии.
Новая фреска стала источником многих чудотворений и причиной многочисленных паломничеств, наравне с прочими реликвиями.
Кардинал Витарий Сиринский.
Гулко стукнули тяжёлые створки храмовых дверей. И в храм вошла группа гвардейцев.
Чёрная форма, странные аксельбанты из белёсых костей, и у всех засушенные крысы с аквилой в зубах. Даже у офицера.
Отец Велизарий с изумлением рассматривал странных гостей.
Компания явно была немного навеселе, офицер, понижая голос, рассказывал солдатам:
— Фреска тут забавная, в прошлом году видал, смех один, а не фреска…
И вдруг, подняв глаза, замолчал.
Хмельные головорезы с сушеными крысами на поясе — мало кто знал, что это были самопальные ‘последние гранаты’, вдруг опустились на колени, а седеющий офицер с аристократичным лицом парадным шагом выбил пыль из старинных плит…
И замер перед седой женщиной, склонившейся над лежащим у неё на коленях солдатом, с немым укором благословляющей со стены…
И изуродованные кисти с бионическими пальцами сошлись на груди в знаке аквилы…
— И нет чести выше, нежели положить живот за други своя!
Святии страстотерпцы Лукиарскии, во свете Господа нашего Императора, помяните нас!
Старенький
священник завершает проповедь и, сжимая крепче аквилу, начинает благословлять прихожан. Сначала детей, а потом и взрослых.И паломники сотнями прикладывались к аквиле, затем к раке с десницей праведного Калеба, к мечу Георгия смелого, к локонам волос Елены милосердной.
А дети уже вырываются из душного храма на улицу, а там солнце, и дети купаются в нём как воробьи… Старушка поливает цветы в храмовом садике…
А на старой, поросшей мхом и потрескавшейся со временем плите, потемневшим золотом на солнце горят буквицы старинной вязи:
«Милосердие — это слово старше войны!»
Благословите уходящих
Когда умирает монах, колокол бьёт один раз
Когда умирает священник, колокол бьёт три раза
Когда умирает Настоятель, колокол бьёт двенадцать раз
Когда умирает обитель, колокола звонят не переставая…
В этот день колокол ударил двенадцать…
В полдень братия вынесла бездыханное тело настоятеля из его кельи и провожая в последний путь песнопениями перенесла в покои тишины. Древние плиты, подобно силовому доспеху, приняли того, кто пал в борьбе со всемогущим временем.
Потемневшие от времени своды внимали псалмам, выщербленные статуи скорбно и величественно взирали на прах.
Когда тяжёлая плита скрыла тело тридцатого настоятеля монастыря святого Артура миротворца Северного, ещё два дня братия читала житие святого, а затем брат-ризничий, брат-ключарь и отец консорт-настоятель сняли сургучные печати с дверей кельи почившего.
Скромное жилище смиренного слуги Императора за пять дней почти не изменилась. Только лёгкая пыль витала в воздухе, весело кружась в солнечном луче, подобно мечу, пронзающему келью, из узкого окна. Дремали по углам старинные сундуки из потемневшего дерева. Письменный стол, образа в углу, лёгкая занавесь из серебристой ткани, колыхаемая лёгким прибрежным ветром.
Всё хранило тишину и покой. Как будто житель этой комнаты отлучился всего на минуту. И только остановившие свой ход древние терранские часы, что с помощью архаичного ключа лично заводились самим отцом-настоятелем каждое утро, остановили свой бег…
Немного помедлив, братия стала разбирать бумаги и вещи покойного. Настоятель-консорт, осенив себя аквилой и вознеся краткую молитву-прошение духу машины, стал заводить часы… Новое время нового настоятеля начало свой неустанный бег.
Древний механизм уже отзвонил пять ударов, когда, открыв очередной сундук, брат-ключарь неожиданно вскрикнул и схватился за трость: из-под открытой крышки на него уставилась здоровенная крыса, сжимающая в зубах святую аквилу.
Когда первый испуг прошел, стало видно, что это чучело. Но на место испуга быстро пришло удивление и недоумение, ибо под освященными дарами, четками и прочим обычным монашеским скарбом, лежали коробки армейского вида и деревянные шкатулки. Изумленные иноки извлекли лонглаз, украшенный множеством тончайших гравировок, короткий стилет с рукоятью в виде головы крысы, мощный вокс гвардейского образца, металлическую коробку, в ячейках которой лежали ампулы с синеватой жидкостью — три ячейки были пусты. После очередной вещи, так не вяжущейся с привычным обликом умершего, консорт-настоятель приказал спрятать все назад и, опечатав сундук, снести его под запор в дальний угол монастырского подвала.