Благостный четверг

– Понимаешь, там, в дюнах, больше говорила я, а он слушал. А как замнусь, в словах запутаюсь, он поможет, направит так ласково…

– Да, – сказала Фауна с гордостью, – у него на это талант.

– Ой, чуть не забыла! – Глаза Сюзи чудесно заблестели от волнения. – Я сроду не верила в гадание по звездам, но вчера!.. Знаешь, что нам подали на ужин?

– Шампанское? – спросила Фауна.

– Ни за что не угадаешь. Рыбу и рака. И меня от рыбы даже не затошнило.

– Ну и что?

– Как что! Помнишь, ты говорила, будто я Рыба, а он Рак?

Фауна отвернулась, скрывая улыбку:

– Что-то у меня в носу свербит. Наверное, простуда начинается…

– А может, это неспроста, что мы съели свои знаки зодиака? Может, это судьба?

– Что ж, очень вероятно. Просто так на свете ничего не бывает.

В глазах Сюзи сверкнуло ликование:

– Съели мы свои зодиаки, а он потом и говорит: «Знаешь, мне так одиноко…»

– А вот это на него не похоже! Неужто выдумал, чтоб завлечь?

– Нет, не понарошке он это сказал. Слыхала я в жизни такие речи, чай, отличила бы. Он сказал это как будто против своей воли, даже сам удивился! Ну, что ты про все это думаешь, Фауна? Не молчи.

– Что я думаю? Думаю, что скоро у меня будет еще одна золотая звездочка.

– Да как же это? Если, предположим – ведь ничего, что я так говорю? – предположим, я к нему перееду. Через дорогу. Но ведь все люди знают, где я работала. Не будет ли его это задевать?

Фауна фыркнула.

– Как будто он сейчас не знает, где ты работаешь… Сюзи, дочка, обещай мне одну вещь. Никогда не убегай от призраков, незачем. Будь человеком – никто тебя не обидит… И мужик, который бежит от судьбы, тоже далеко не убежит. Она его сама найдет.

– А Док?

– Что Док? Если он решит, что ты для него не хороша, значит, сам он тебя не стоит.

– Я не хочу его ловить ни в какие капканы…

Фауна улыбнулась своим мыслям и ответила:

– Не волнуйся, мужик – это такой зверь, что сам капкан насторожит, сам приманку положит, да сам в него и попадет. Ты, знай, спокойно жди. Делать тебе ничего не надо. А не будешь ничего делать, так никто потом и не скажет, что ты его в капкан поймала.

– Но ведь он мне пока не говорил… что я ему нужна…

– Ишь чего захотела. Мужики такого говорить не любят.

– Ой, у меня даже дух захватывает…

– Между прочим, – заметила Фауна, – ты за все утро ни одного скверного слова не произнесла!

– Правда? – удивилась Сюзи.

– Не скрою, когда я отдавала замуж своих прежних золотых звездочек, для меня это была большая потеря. А тебя отдать – совсем не жаль. Никакого убытка. Знаешь, что про тебя Патрон говорит: эта, мол, в дело не годится, задница слишком маленькая, а грудь слишком большая…

– Я только не хочу, чтоб люди думали, будто я за Доком бегаю, хочу на себе женить!

– Успокойся, ни за кем ты не бегаешь. И не будешь бегать. Знаешь, что мы с тобой сделаем… – Фауна посмотрела на Сюзи, что-то соображая. – Уезжай-ка ты сегодня из города, проветрись.

– Куда же я поеду?

– А хоть бы в Сан-Франциско. С поручением – возьмешь один сверток из моего сейфа в банке. А заодно купишь себе кое-какую одежду. Во-первых, шляпку. Во-вторых… купи-ка себе, пожалуй, хороший костюм, чтоб на несколько лет хватило. Походи там по улице Монтгомери, приглядись, что нынче модницы носят, какой материал в почете… Сразу не покупай, погуляй по магазину для приличия, толком все посмотри. Вернешься завтра.

– Чувствую, ты хочешь меня на сегодняшний день сплавить.

– Верно чувствуешь.

– А зачем?

– Это уж, милочка, не твоего ума дело… Автобуса есть два: в два часа и в четыре. На каком поедешь?

– На четырехчасовом.

– Что так поздно?

– Ты говоришь, Док на промысле? Пока он ходит по берегу, я приберусь у него в лаборатории. Там ведь сто лет женская рука не прикасалась.

– Смотри, еще рассердится!

– Ничего. Я ему поставлю мясо тушиться, на медленном огоньке. Я такое мясо умею, пальчики оближешь.

Сюзи вышла из-за стола и бросилась на шею к Фауне.

– Брось свои телячьи нежности. Иди. Я тебe и так уже свой лучший мех подарила. Не говори мне больше жалостливых слов.

– Что я тебя люблю?

– Ну вот, опять…

– Ладно, ладно, не буду.

25. Брехуня

Док вернулся с промысла в половине пятого. Более сотни хитонов были привязаны нитями к стеклянным пластинкам; в дорожных деревянных ведерках с морской водой копошились сотни змеехвосток.

Умерщвление морских организмов – дело весьма тонкое и сложное. Морской зоолог стремится к тому, чтобы животное сохранило свой прижизненный облик, – но в полной мере этого достичь не удается. После смерти у животных, так же как и у нас, изменяется цвет. Кроме того, если умерщвлять с помощью грубых средств, сокращаются мышцы; змеехвостки, в яростной борьбе за жизнь, могут отторгать лучи…

В комнате, выходившей окнами на улицу, Док отцедил из деревянного ведерка часть воды. Пересадил змеехвосток в стеклянную плоскодонную ванночку, влил им немного морской воды. Маленькие животные забились, зашевелили змейками лучей. А когда утихомирились, легли спокойно на дно. Док добавил в морскую воду чуточку пресной. Лучи беспокойно дернулись. Док подождал, потом подлил еще толику пресной воды. Пресная вода – яд для морских животных; если вводить ее постепенно, она действует вкрадчиво, словно морфий. Животное расслабляется, погружается в сон и умирает ненасильственной смертью.

Док уселся ждать, пока подействует яд. И вдруг ощутил какое-то смутное беспокойство. Что-то неладно. Что? Вроде ничего такого не случилось. Самочувствие нормальное, утренняя мнительность прошла. Ах, ну конечно! Подсознание напоминает: ящик богемского пива, подарок, остался у Патрона. Док посмотрел в окно на лавку. Стоп, здесь тоже что-то не так. И вдруг он понял, что: окна – чистые! Док обернулся, оглядел лабораторию. Пластинки не валяются где попало, а аккуратно стоят на полу. Пол блещет чистотой. И запах… в комнате пахнет мылом.

Док отправился на кухню. Тарелки вымыты. Сковородки отдраены, блестят. Из чугунка на газовой плите вкусный дух. Док приподнял крышку. Тихо побулькивал коричневый мясной навар с луковками и морковками. Белый корешок сельдерея плавает, как рыбешка…

Док вернулся к рабочему столу, снова огляделся. Койка застлана прилежно, без единой морщинки; подвернутая под матрас простыня – чистая. Из-под койки, как по ниточке, торчат острые мыски старых штиблет… Дока вдруг охватило чувство сиротства – и странная теплая грусть.