Бог жесток

— Ну и ну! — воскликнула она театрально. — Вот так люди!

Восхищение было фальшиво насквозь.

— Господин в отлучке, госпожа в отключке, — проговорила девушка скороговоркой. — Но можно побеспокоить.

— Даже не спросив, кто я такой?

— Для нее это не имеет значения. Завтра все равно ничего не вспомнит.

— Неужели?

Красотка легкомысленно отмахнулась:

— Прикладывается с утра до вечера. Что ей еще делать?

— Хлопотать по хозяйству, — предположил я.

— Смеетесь?! У нее не так мало денег, чтобы размениваться на подобные пустяки.

Что-то скрывалось за напускной веселостью и беззаботностью ясноокой девицы. А выдала ее короткая усмешка. Мелькнули в ней хорошо заретушированные неприязнь и презрение.

— Спальня на втором этаже налево. Стучаться по желанию, — проинформировали меня.

Вдоль стен холла, в котором я оказался, были расставлены пальмы в кадках и кожаные пуфики. Не насиловала глаз цветовая гамма: мягкие, светлые тона. Наверх вела устланная ковровой дорожкой лестница с перилами цвета слоновой кости.

Стучаться в спальню к женщине принято, хочет она того или нет. Посчитав себя джентльменом, я не стал отступать от этого правила.

— Войдите, — отозвался томный голос.

Я и вошел.

По внешности зачастую можно определить имя человека и наоборот. Светлана. Светлая…

Передо мной была жгучая брюнетка со смуглой, как у мулатки, кожей. Что тому причина: солнечные ванны на берегу Средиземного моря или не менее эффективная эксплуатация агрегата Luxura — я пообещал себе выяснить в следующий раз. Лицо ее было типично славянским, но в этом и заключалась особая, волнующая прелесть Госпожи: высокие скулы, маленький вздернутый носик и полная нижняя губка, алая как кровь. Но особого внимания заслуживала влажная синева ее глаз под тонкими изящными дугами черных бровей; то были глаза прекрасной искусительницы, они и манили, и обжигали, стоило подобраться чуть ближе. Сейчас на ней был красный пеньюар, до того яркий, что привел бы в бешенство самого спокойного быка на корриде. Госпожа лежала на животе поперек огромной кровати, убранной розовым шелком, держа в руке высокий хрустальный фужер. Янтарная жидкость из него тонкой струйкой бежала на дорогой ворсистый ковер, достоинство которого я уже успел оскорбить, ступив на него своей нечищеной обувью.

Госпожа, меланхолически поводив пальцем по влажному пятну, произнесла задумчиво:

— Да, это не серная кислота. А жаль…

На меня внимания она по-прежнему не обращала. Я зашелся чахоточным кашлем.

— Неужели я тебя затопила? — спросила она так же томно и устало.

И мне наконец удалось открыть еще одну особенность ее удивительных глаз. Госпожа не могла сосредоточить взгляд свой на чем-то одном: темные зрачки, как поплавки, купались в бескрайнем синем море, то выныривали, то вновь погружались в таинственные глубины.

— Я терпеть не могу алкоголь, но ничего другого не остается, — сладко зевнула она, прикрыв хорошенький ротик не менее хорошей ладошкой. — А чем предпочитаешь заниматься ты? Случаем, не починкой примусов?

— Нет. Частным сыском. Тебя не коробит? — обратился я к ней так же фамильярно.

— Да ты что?! — воскликнула она. — Передо мной новый Шерлок Холмс!

— Ни в коем случае, — открестился я. — Я не постиг дедуктивного метода. Я также не могу работать серыми клеточками, как Эркюль Пуаро. И сокрушать черепа при помощи кулака и сорок пятого калибра, как это делал Майк Хаммер. У меня свой оригинальный метод.

— И в чем же он заключается?

— Я придумываю версию, а потом подгоняю под нее факты.

— А если факты не подгоняются?

— Приходится придумывать другую версию.

— Замечательно! — Госпожа разом опрокинула в глотку содержимое своего фужера. Точнее, то, что в нем осталось. — И значит, по одной из твоих версий, я в чем-то замешана?

— Кто тебя знает? Но для начала я бы потолковал с твоим мужем, — сказал я.

Темные поплавки вынырнули из бездонных глубин.

— Вот как?!

— Тебя это шокирует?

— Завор-р-раживает!

— Но ты мне тоже можешь помочь, — отбросил шутливый тон я. — Вспомни Лену Стрелкову, в прошлом твою подругу.

Госпожа откинулась на атласные подушки. Под тонким шелком пеньюара соблазнительно запрыгали упругие мячики грудей.

— Да, я знаю. Такая милая девочка и умерла такой молодой. — В тоне Светланы я не слышал высокомерия и покровительства, хотя участие тоже казалось наигранным. — Я иногда сама завидую ей.

— ?!

Мой немой вопрос остается без ответа.

— А что касается мужа, я поняла, — продолжала Госпожа как ни в чем не бывало. Даже, поманив меня многообещающим жестом, заставила сесть рядом с собой. — Он оказывал этой девочке посильную помощь. Благо на его кошельке это не отразится. Пожалуй, Олежек больше всего любит созерцать, когда кто-то ощущает себя ему обязанным. Таким приложением «благородства» и «милосердия» для него была Одуванчик. Так я звала Лену Стрелкову.

— Не она первая стала таким приложением…

— Ты смелый и наглый! — звонко рассмеялась Светлана. — Мне нравятся такие мужики. Но если ты насчет моих отношений с Олежкой, то прав лишь отчасти. Наши отцы — братья и были привязаны друг к другу, как сиамские близнецы. Кроме того, у них был совместный бизнес. Понятно, что они хотели оставить все доходы в семье и не дробить свою империю. Конечно, я могла отказаться, выйти за кого-то другого рангом ниже, но тогда бы лишилась и доли в деле, и наследства в будущем, и поддержки в настоящем. Мне даже не пришлось менять фамилию, всего-навсего пустить в постель двоюродного братца. Да, я поступила как проститутка, как дорогая проститутка, и все-таки как проститутка…

Произношение ее страдало: торопясь, Госпожа проглатывала окончания и спотыкалась на новых словах.

Внезапный хлопок двери, порывистая волна свежего воздуха отвлекли меня от ее занимательной исповеди и безупречных полуоголенных форм. В спальню стремительно вошел невзрачный низкорослый мужчина и застыл истуканом посреди комнаты.

Он тоже был смуглый, правда, не до шоколадного тона. Круглый подбородок, плавно переросший в шею, и нежная кожица над его верхней губой отливали ядовитой синью, на щеках щетина даже не проклевывалась. Нос имел легкую горбинку, видимо, был сломан уже давно, когда его обладателя не сопровождали денно и нощно дюжие охранники и приходилось в одиночку собирать шишки от оборзевших уличных хулиганов. Глаза вошедшего — серые в зеленую крапинку — тоже не имели привычки смотреть на собеседника.

Вот с фигурой ему не подфартило. Плечи — узкие и обвислые, зад — худосочный и костистый. Однако мужчина изо всех сил пытался компенсировать несовершенства своей фигуры. Он был облачен в светлый элегантный пиджак и черную шелковую рубашку с алмазной заколкой на вороте. На руке — перстень, всего один, разумеется, золотой, с аккуратным бриллиантом, который хотя и не сразу бросался в глаза, но и не обратить на себя внимания не позволял. На запястье — золотые часы «Ролекс». Пусть его щеки еще не налились здоровьем, как спелое яблоко, а худые ягодицы вовсе затерялись в штанах свободного покроя, была вещь, роднящая его с кругом новых хозяев, — аккуратное умиляющее брюшко. И деньги. И пренебрежение к тем, кто стоит на ступеньку ниже.

— А это мой муж, — без тени смущения объявила Светлана, коротко взглянув на вошедшего человечка. — Он слишком поглощен своими делами, чтобы замечать, что происходит вокруг. Он даже производит впечатление, будто он не от мира сего. Но ему это можно простить…

Смуглый чернявый человечек молчал, внутренне кипя от злости.

— …ведь у Олежки, кроме нескольких СП, респектабельный клуб для состоятельных людей и ряд ночлежек и столовых для нищих.

— Заткнись! — тонко, по-щенячьи рявкнул г-н Пастушков. — Лучше ответь, что этот человек делает в твоей постели!