Богом данный
Шрифт:
И ушла, даже дверью не хлопнула. Я ладонь прижала к горящей щеке и подумала, что теперь она может просто взять и меня отравить. Не удивлюсь, если у неё мышьяк припрятан в прикроватной тумбочке. Но — волков бояться, в лес не ходить, а я уже в самой дремучей чаще, пусть и затащили меня сюда силком.
— Спасибо, Ванда, — поблагодарила я, а дом едва слышно вздохнул в ответ. — Чертовщина, прости Господи…
Я все ещё прятала руки от старухи, хорошо, что сейчас в запале она не обратила на них внимания, хорошо, что когда Черкес пришёл было темно. Выглядели они неважно. На одной длинная царапина, на другой потемнел ноготь — камнем зажало. Будет просто прекрасно, если он вовсе отвалится, без пары ногтей я точно Черкеса покорю. Ещё
— Я пошла, — позвала я.
Кот всегда был где-то рядом. Я не дала ему имени, мне казалось, что я не имею на это права. Он принадлежал этому месту, я сдохну, а он останется. Будет бродить по тёмным коридорам, ловить, мышей, оставлять отпечатки лапок в пыли. Он просто кот. Но с ним было гораздо спокойнее в подвале, я бы солгала, если бы сказала, что мне там не страшно. Из кладовки я притащила две лампы на батарейках, от фонарика было мало толку. И теперь, когда тени попрятались по углам, по щелям между камнями, становилось явно понятно — здесь кто-то умер.
Я продолжала работать и думала, Господи, а вдруг Ванда и правда здесь? Что я тогда буду делать? Вытащу её хладное тело и предъявлю Черкесу, чтобы отстоять свое имя и право на свободу? Буду следовать своему плану дальше и пытаться свести его с ума? Ох, мне очень не хватало Василька — у него всегда были ответы абсолютно на все вопросы. Он был гением, мой брат, маленьким глазастым гением. И почему-то мне казалось, что мой план, сумасшедший, безумный пришёлся бы ему по душе — он любил рисковать.
— Приступаем к операции, — сказала я вслух.
Говорить вслух моё новое правило. Здесь страшно и тихо, только вода капает. Кот ходил со мной в подвал, но вот в этот тёмный закуток отказывался. Я огляделась — неудивительно. Пыль, кляксы засохшей крови на полу, потеки воды, которая струилась сверху и утекала под землю, точа камень.
Здесь не было ничего, что могло бы гореть, но… горело же. У меня сложилось ощущение, что здесь кого-то завалило камнями, а он не умер, нет. И когда этот человек лежал здесь один, ожидая помощи, кто-то просто принёс бензина, расплескал и бросил спичку. Но… тел не было. И каменная гора которая постепенно таяла моими усилиями никак не способствовала разгадкам тайн.
— Ещё камень, — простонала я.
Большие я даже не могла поднять — просто катила, переваливая с боку на бок. Камни глухо ударялись об пол, но гигантский дом проглатывал звуки. Он заинтересован в том, чтобы я раскопала эту кучу, он явно готовит мне сюрприз.
Сегодня он подкинул мне кошелёк. Раньше он был красивым, хотя на мой вкус несколько крупноват. Я глажу его. С одной стороны он совсем не повреждён, нежно лиловая замша мягкая и приятная на ощупь. С другой материал покорежен и испорчен камнем. У меня руки трясутся, так хочется заглянуть внутрь, но я растягиваю удовольствие. Нужно наружу, на солнечный свет, скоро вернётся старуха, принесёт супчику с мышьяком.
Кот сидит в бальном зале и караулит мышь — весь напряжен, готов к броску. Но старый паркет трещит под моими ногами и кот смотрит на меня обиженно — спугнула добычу.
— Не слушай старуху, — говорю я, и подхватываю его тёплое и тяжёлое тельце на руки. — Не нужно убивать мелких бедных мышек, если у нас есть возможность жрать перепелов и стейки из лосося.
Кот обвисает в моих руках безвольной тушкой, я бегу. Не терпится рассмотреть находку, да и время поджимает — старуха скоро придёт. Кота закидываю в комнату, кошелёк прячу в батарее отопления — я научилась открывать решётку, которая их маскирует. Старуха пришла, когда я в душе, я успела. Ко мне она заходить не станет, наверное. Заберёт один поднос, поставит второй, уйдёт, а я смою с себя запахи подвала.
Я оказалась права — когда вышла старухи уже не было. Завернулась в тёплый халат, с волос вода капает, замёрзла, я всегда ужасно мёрзну в этих подземельях. И голодная, теперь уже не ворочу нос от еды, я теперь почти шахтёр, мне ещё молоко за вредность положено.
— Что у нас
там? — почти напеваю я, и поднимаю крышку.Я не обратила внимания на то, что тарелок стало гораздо меньше, чем обычно, и теперь… удивилась. Все они — пусты. И в последнем, как издевка, кусок хлеба с маслом.
— Нельзя злить вредных старух, — назидательно сказала я коту. — Они ужасно мстительны. Зато в булке с маслом сложно спрятать мышьяк.
Съедаю свою булку, кусочек отдаю коту — обещала же. Вообще, обещала перепелов… кот смотрит осуждающе — если бы не я, он бы сейчас жрал мясо, а не вот это вот. Но умял свою долю до крошки, сел умываться, а я полезла за кошельком.
Отделение для карт полное. Карты самых разных банков и все просрочены минимум на полгода. Максимум — на два. Кошелёк лежал там долго, явно, не пару месяцев. В отделении для монет звенит немного мелочи. Наличных мало, но главное — они есть. Купюры разных стран, наверное, маленькая коллекция… Их я оставляю, разменять в моем положении точно проблема. И родные рубли — шесть тысяч восемьсот. Я чувствую себя мародеркой, воровкой, что берет с могил, но от денег отказаться не могу, они пригодятся мне во время побега.
Ещё из кошелька вытряхиваются кучи скидочных купонов, жетон на метро, его я взяла тоже, чеки, билеты… И в самом последнем кармашке — фотография. Фото криво обрезано по краям, для того, чтобы в кошелёк влезло. На нем Черкес, это не удивляет. Удивляет то, каков он. Он… он смеётся. Не таким смехом, как сейчас, в котором читается — ты очень забавная, мне будет весело тебя убивать, наверное, прикольно хрустят, ломаясь, твои косточки. Он словно счастлив. Лежит, развалившись в кресле, одну ногу закинул на подлокотник, шорты задрались, коленки наружу… Господи, у Черкеса, как у всех прочих смертных есть коленки. И волосы на ногах, впрочем, волосатость умерена. Верхней одежды на нем нет, на животе лежит щенок. И снова не верится, что это пухлое создание — Вельзевул. А ещё у Черкеса нет шрамов, я не могу найти ни одного. Вглядываюсь в картинку несколько минут, а потом переворачиваю, ни на что особо не надеясь. Но там надпись, у меня мурашки по коже — словно послание с того света, чётким размашистым почерком.
«Ношу его с собой, чтобы помнить о том, что ты умеешь быть счастливым. Жаль, что меня здесь нет, но опять же, это просто доказывает, что я для счастья тебе не нужна. И когда наша война закончится, я буду смотреть на него и думать, что ненавижу тебя. За то, что ты смеёшься. За то, что я опять проиграла и попалась в свои же собственные сети»
Я спрятала фотографию обратно, пальцы чуть дрожат. И думаю — насколько же мы похожи с ней, с этой Вандой? Она… она тоже пыталась с ним воевать. Похоже проиграла… но я то не пойду по её пути. Сейчас все иначе. Мы не играем в любовь, мы играем в сумасшествие, у нас другие правила… и уж я то в свои сети не попадусь точно. Глаза закрыла. Снова прохладная штукатурка под пальцами. Его дыхание. Движение внутри меня. Каждым движением он словно подталкивает меня к краю пропасти, но это же неправда… Я кусаю губы и упрашиваю — скорее бы это закончилось. Прислоняюсь, почти прижимаюсь к стене, словно падая на неё. И говорю себе — это не по настоящему. Это неправда. Это просто цена, которую я плачу.
Ночью мне снились кошмары. Такие жуткие… я в них была счастлива. Удивительно, не правда ли? В этом самом доме. Я сидела в той самой огромной гостиной внизу, в камине дрова трещат, темно, и блики огня играют на моей коже разукрашивая её в красный и жёлтый. Дом умиротворение молчит — он счастлив, как и я. Рядом со мной спит пёс. Он не любит дом, ему не нравятся стены, но колкий мороз загнал его внутрь. Пёс смирился с моим присутвием, но порой ворочается во сне, приоткрывает один глаз, зорко на меня поглядывая — вдруг чего замыслила? А мне… мне хорошо, я подружилась со всеми тенями этого дома. И за моей спиной звук. Непонятный мне по началу, словно ьосые ноги шлепают по полу, но… знаете, крошечные такие ножки, с трогательно розовыми пяточками. Пёс сразу поднимает голову, вываливает мокрый язык, даже ощеривается в улыбке. Это меня он терпит, а хозяского детёныша — любит.