Боль мне к лицу

— Манипулятор, — шепчу я, — Вы не знаете ничего: меня не любят родные люди, и с этим ничего не поделать.

Лена встает, подходя ближе, но так, что между нами еще остается небольшое расстояние. Садится на корточки, — чтобы не быть выше, не доминировать положением и взглядом сверху.

— Аня, — тихо, но уверено произносит профайлер, — у тебя есть шанс зажить нормальной жизнью. Выйти на хорошую работу. Полюбить и быть любимой. Завести семью, родить ребенка. Ты же не пьешь таблетки? Выкидываешь в мусорку или смываешь в унитаз?

Я трясу головой, не желая отвечать и не собираясь верить ей.

— Я не буду настаивать, ты сама должна дозреть до этого решения. Только в твоих силах изменить жизнь. Больница научила тебя, что ты — никто в собственной судьбе, но это отнюдь не так. Мы хотим дать тебе шанс на чудо, не упусти его, хорошо? Я оставлю визитку, позвони, когда будет, что сказать.

С этими словами она, наконец, уходит, так и не выпив чаю. Я тихонечко скулю, утешая саму себя. Так манит поверить в сказанное женщиной с добрыми глазами: картинки, которыми она пытается соблазнить, сплетаются со всем, о чем я даже не смею мечтать. Но тем страшнее будет разочароваться, вновь скатываясь в то болото, где я уже барахтаюсь не первый год.

«Ну и не надо нам этого».

«Так, что ли, плохо тебе живется?»

«Гони ее нафиг, такие сначала обещают, потом в кусты».

Я заваливаюсь спать, понимая, что последние сутки были тяжелыми не только физически, но и эмоционально.

Три часа сна почти не прибавляют сил, но делают чуть спокойнее. Я готовлю себе ужин, разбирая купленные Ваней продукты, и иду выкидывать скопившийся на кухне мусор, куда запихиваю и коробку с бабочкой Морфо дидиус. Смотреть на нее по-прежнему противно: даже два увиденных за последние дни трупа не делают меня менее чувствительной в своей неприязни ко всем насекомым.

Возвращаясь обратно, я замечаю знакомый джип напротив нашего подъезда, но не вижу в темноте номера. Мелькает трусливая мысль, что за рулем может быть кто-то иной, однако оклик Вани развеивает сомнения:

— Долго будешь машину разглядывать?

Я втягиваю шею в плечи, плетясь ему навстречу. Ноги, кажется, весят не меньше центнера каждая.

— Прогуляемся? — Иван выходит из тени подъездного козырька, и я понимаю, что он уже поднимался наверх, но, не застав меня, спустился обратно. Может, задержись я у помойки, мы и вовсе бы разминулись, оттягивая следующую встречу.

— Давай, — я подхожу ближе и неожиданно для нас обоих беру его под руку. — Чтобы не споткнуться, — поясняю я, убеждая скорее себя, чем полицейского.

Мы не торопясь покидаем двор, двигаясь в сторону парка. Навстречу нам почти не попадаются прохожие, только пару собачников с огромными овчарками без намордника, при виде которых я заметно напрягаюсь. Одна из собак подходит ближе, обнюхивая меня, и когда холодный, влажный нос касается ладони, я ойкаю, заставляя пса отшатнуться.

— Не бойтесь, она не кусается, — заверяет хозяйка, свистом подзываю к себе питомца, — Ика!

Виляя хвостом, овчарка не спеша подбегает к женщине, и та пристегивает поводок к ошейнику, притягивая любопытное животное ближе к себе.

— Ты боишься собак? — интересуется Иван, когда мы расходимся с ними.

— Не люблю, — признаюсь ему. — В детстве у нас жила дворняжка, — небольшая, жутко умная. Мама доверяла ей, оставляя меня на улице на попечение животного, как бы странно не звучало. Динка неотвязно рядом ходила, контролировала каждый шаг, рычала, если мальчишки задирали; когда я пыталась залезть на дерево или забор, хватала зубами за пятку — небольно, но ощутимо, — мол, дальше нельзя, Аня, рискованно. А когда я в первый класс пошла, природа свое взяла — Динка не стерилизованная была, убежала на пару дней, потом вернулась, но через месяц мы обнаружили, что она беременная. Щенят родилось мало — всего трое, и мертвые. Она их и языком пыталась в жизнь привести, и лапой подталкивала. Мама как обнаружила, так сразу и пошла хоронить, Динку в квартире заперла. Взяла коробку, сложила туда щенят, и закопала за домом, через дорогу, под березой. Динка все перерыла, искала детенышей, выла, как ненормальная, всех соседей напугала. Я со школы вернулась, дверь открываю — она пулей мимо меня. Я следом бежать. Когда родители нас нашли, мы под той березой лежали, возле раскопанной ямы, впятером — я, Динка, а между нами ее малыши мертвые, и грели их. Папа попытался домой завести, а собака его покусала, детишек своих охраняла, видимо. В общем, я в квартиру вернулась, а она уже больше — нет. С тех пор собак не люблю. Не хочу привязываться.

Я вздыхаю, переводя дух.

Иван сжимает мою ладонь, поддерживая. Теперь он кажется мне куда более спокойным, чем полчаса назад.

— Ужасная история, если честно. Замерзла?

Его руки согревают мои ледяные пальцы, но тепла не хватает; Ваня накидывает свой пиджак мне на плечи.

— Скажи, как прошел сегодняшний день? Что там с делом прокурора?

Доронин шумно выдыхает:

— Лучше не спрашивай, седых волос это расследование мне точно прибавит.

— Вы нашли доказательства того, что его убийство — инсценировка?

— Можно сказать, что да, — он кивает, — кажется, вы с Леной оказались правы. Пока я не могу быть уверенным на сто процентов, но… но, будем надеяться, что это так.

— Расскажи про Лену, — прошу я.

Мы усаживаемся на пустую лавку, освещаемую круглыми уличными фонарями с оранжевыми лампами, отчего кажется, будто здесь теплее, чем есть.

Деревья приглушают ночные звуки дороги, скрадывая излишний шум. Ощущение, что мы находимся за сотни километров от оживленных улиц, и каждый шорох на концах аллеи куда громче любого автомобильного гудка на дороге.

Я прижимаюсь к Ване, крадя его жар и испытывая приятное томление внизу живота.

— Она хорошая девчонка, мы знакомы лет двадцать, наверное. В студенчестве я был в нее влюблен, — я заметно напрягаюсь на этой фразе, но вида не подаю, — но отношения долго не продлились. Дурной был, когда поступил в юридическую академию — девки, выпивка, не до серьезных отношений. К курсу третьему одумался, но было уже поздно.

— А если бы у вас с ней все получилось?

— Ленка замужем за работой, как и я. К тому же потом я с Янкой начал встречаться, хоть и знал ее лет с пяти, наверное, но не ожидал, что она такой вырастет… красавицей. И что ей понравится старый, унылый мент.

— Ты не старый и не унылый, — возражаю я, но в ответ Иван только хмыкает. Разговоры о женщинах, к которым он испытывал такие эмоции, царапают сердце, но я хочу знать о нем как можно больше. — К делу о маньяке ты Лену привлек?

— Я, — соглашается Доронин. — Не все верят в работу профайлеров, но, чтобы достать этого урода, я и к экстрасенсам обращусь, если будет толк.

— И к психам, — подсказываю ему.

— Иногда мне кажется, что из нас двоих больший псих — я. Но Лена обещала поработать с тобой, помочь разобраться в себе.

— Ваня, зачем мне это? — спрашиваю беспомощно, но он говорит то, чему я не могу сопротивляться:

— Если не хочешь ради себя — сделай это ради меня. Я для тебя стараюсь. Анька, не дури.

И от понимания, от ощущения заботы, в горле появляется ком, а на глазах — слезы. Я утыкаюсь ему в плечо, обнимая двумя руками и почти не дышу. Так мы сидим одиннадцать минут — ровно столько длится мое счастье.

— Ах, какая романтика, — тянет знакомый голос, и перед нами предстает Яна, рядом с которой стоит Петр с ухмылкой на лице. — Настоящие голубки.