Болгария

И вот по пути Каридис решил заглянуть на знакомую виллу, ему вдруг захотелось поговорить с Никандросом.

Старый трапезит встретил соратника радушно. Тот же большой пёс с умными глазами улёгся напротив, тот же молчаливый смуглоликий слуга поставил на мраморный стол в виноградной беседке щедрые дары сада, огорода и продукты, что даёт благодатное море. И снова, как в прошлый раз, чуткий Каридис подивился подтянутости и некой жизненной силе пожилого наставника.

– Годы не властны над тобой, брат Никандрос, мне кажется, что ты даже менее опираешься при ходьбе на свою резную трость, чем в прошлый мой приезд, – с некоторой долей восхищения молвил трапезит.

– Я теперь не белка в колесе, могу жить неторопливо и думать о чём желаю, а человек жив, пока у него есть вопросы. На поиск ответов на эти вопросы Всевышний и даёт нам силы для жизни, мой дорогой Каридис. – Старый трапезит взглянул из-под седых мохнатых бровей так пристально, что гостю показалось, будто этот мягкий внимательный взгляд видит насквозь и его, и ещё много незримого в прошлом и будущем.

– А я по-прежнему, как ты говоришь, «белка в колесе» и могу позволить себе думать только о деле, – возразил он учителю.

– Это касается не только тебя, а всех невольников, прикованных к вёслам на галере по имени «Империя». Не печалься, участь великого императора или простого воина мало отличается от твоей, – мягко проговорил старый трапезит.

– Хм, – несколько растерянно протянул Каридис, – я не узнаю тебя, Никандрос, когда-то ты учил меня совсем другому.

– Но я ведь тоже был тогда одним из прикованных к веслу. – Старый трапезит помолчал, глядя через резные просветы виноградной листвы на синеющую гладь залива и ещё куда-то значительно дальше. – Когда я стал свободным, я стал думать как свободный человек, а тогда начинаешь видеть всё вокруг совсем по-другому. Это как если выйти из своего дворика и подняться на вершину горы, приблизительно так. Я знаю, что ты охотник и ничего из сказанного мной сейчас не услышишь. Ты идёшь по следу и не можешь видеть ничего, кроме своей цели. Но может, когда-нибудь твой статус изменится, и ты вспомнишь мои слова, как я после того, как лежал здесь, умирая от ран.

– А что, тебе тоже кто-то говорил такие слова? – вскинул удивлённую бровь Каридис, потому что старый трапезит за долгую совместную службу ни о чём подобном даже не заикался.

– Это было давно, и я ничего не рассказывал, иначе у меня могли быть неприятности, – задумчиво начал Никандрос. – Я с небольшим отрядом посетил тогда одно из племён пачинакитов, чтобы заручиться их поддержкой в важном для Империи деле. Всё было уже почти слажено, и золото передано хану. Но здесь среди них началась свара – часть знати воспротивилась этому договору. Нам пришлось уносить ноги. Не буду описывать всех перипетий погони, но уже возле скифского Танаиса нас настигли и перебили всех моих спутников. Я остался лежать с проломанным черепом и стрелой в спине. Тогда я по-настоящему умирал в первый раз. – Старый трапезит весь ушёл в воспоминания. – Когда открыл глаза, то увидел перед собой не старого и не молодого человека, явно не из племени пачинакитов. Он говорил на языке россов. Я не мог понять, зачем ему было подбирать умирающего, у которого внутри уже всё горело и которому оставалось совсем немного пребывать на этом свете. Я тогда подумал, что сей варвар хочет получить за меня хороший выкуп, и посмеялся про себя его наивности, потому что знал – мне уже ничто не поможет… – Никандрос снова помолчал. – Знаешь, наши лекари, конечно, многое умеют, им ведомы тайны медицины Египта, Хорезма и Персиды, но то, что делал этот варвар, я более никогда и нигде не встречал. Он простёр ладони над моим черепом, и я чувствовал, как кости словно притягиваются его руками, вдавленные от удара осколки выравниваются и принимают своё начальное положение. Он бормотал непонятные слова, смазывал мне раны неизвестными мазями, поил какими-то снадобьями. Невероятно, но он выходил меня, а когда я пообещал щедро заплатить за лечение, он улыбнулся мне, как улыбается взрослый человек несмышлёному лепету младенца. В конце я не удержался и спросил, зачем он это сделал. Он снова улыбнулся мне и, стараясь, чтобы я понял, назвал три причины. «Первое, – сказал мой спаситель, – ты был ранен и нуждался в помощи. Второе, по нашим представлениям о мире, равновесие в нём зиждится на непрестанной борьбе Чернобога и Белобога, и потому надо помогать Белобогу преобладать в этой борьбе, иначе победа сил Зла вызовет гибель вселенной. А в-третьих… – Спаситель посмотрел в мои глаза, словно растворяясь в моём сознании. – В-третьих, – повторил он, – ты сам ещё не знаешь, кто ты и для чего пришёл в этот мир. Может быть, пройдёт много лет, прежде чем ты узнаешь об этом». У него были странные глаза, почти белые, только зрачки тёмные. Может, за это все называли его Совой. Он дал мне свой утлый челнок и вяленой рыбы на дорогу, а я подарил ему свой потайной кинжал, это было единственное нужное ему в хозяйстве, что я мог оставить на память.

– Ты говоришь, что никому никогда об этом не рассказывал? – спросил Каридис.

– Я не только не рассказывал, но и сам об этом забыл. И только здесь, куда меня привезли умирать после второго тяжёлого ранения, я вдруг всё вспомнил, да так, что почти наяву увидел этого человека рядом с собой. Он снова стал меня лечить, только если тогда мы с ним говорили на смеси славянской, греческой и хазарской речи, то теперь общались без слов. Мы об очень многом говорили, о таких вещах, о которых я прежде и не задумывался…

– Дорогой Никандрос, не наступила ли у тебя болезнь мозга? – осторожно осведомился Каридис. – Ты говорил с призраком или собственным воображением?

– Не знаю, – усмехнулся трапезит, – он исчез, когда я поправился. Только вопросы, которые мы обсуждали, остались. И ощущение радости и ценности жизни за каждый прожитый день… Ты возвращаешься на войну, значит, Империя ждёт от тебя новых важных и опасных дел, – вдруг сменив тему, озабоченно произнёс Никандрос. – Не забывай старый принцип нашей работы: исполнители особо тайных поручений обычно становятся неудобны живыми тем, кто эти поручения давал. Ну, прощай, и пусть Всевышний хранит тебя на всех путях!

Старый Никандрос был, как всегда, прав, предупреждая о «зачистке» ставших ненужными трапезитов. «Благодари Всевышнего, что после такой „зачистки“ ты вообще остался жив. Правда, без родной страны, без имени и положения. Палёный – пожалуй, отныне это самое верное для тебя имя, – думал бывший старший стратигос Каридис. Охотник, идущий по следу Русского Барса. В одночасье сам ставший загнанной жертвой, причём как для россов, так и для своих братьев-трапезитов, и для слуг епископа Феофила… – Да, все они хотели моей смерти… Впрочем, их желанья сбылись, я умер, точнее, сгорел заживо… – Оборванец тронул шрам на челе и снова явственно пережил свою „мученическую смерть“».

Всё началось с той последней встречи с русским архистратигосом Свенельдом. Он хорошо изучил характер Свена и был уверен, что тот постарается избавиться от человека, который так много знает о нём, и не столько о настоящем, сколько о тайно скрываемом прошлом. Тем более ему не нужен был свидетель, который мог поведать, о чём и как они договорились. Ну, а чтобы догадаться о том, что императоры, как и церковные иерархи, не любят свидетелей своих тайных дел, не надо быть даже опытным трапезитом.

Получив согласие от третьего по достоинству военачальника россов «помочь» своему катархонту Сффентослафу на долгом и опасном пути домой, он сразу ощутил, как близко задышала в затылок смерть. Когда же отправил двух гонцов с донесением синкелу, она уже дохнула обжигающим холодом не только в затылок, а и со всех сторон, потому что каждый из верных помощников-трапезитов с этого часа превратился в его палача. Каридис вспомнил старинный способ борьбы с пожарами на открытых пространствах: чтобы погасить огонь, нужно зажечь другой, и они, идя навстречу, съедят друг друга. Поэтому он даже обрадовался, когда услышал сзади стук копыт погони воинов Свена. Только столкновение жаждущих его смерти ромеев и россов могло дать ему маленькие мгновения передышки, а там…

Когда два его гонца унеслись к лагерю византийского войска, старший стратигос приказал гнать возы в другую сторону. На растерянный вопрос помощника ответил, что там их ждёт засада россов, чтоб перебить всех до единого. Каридис весь обратился в слух, слегка сжимая под одеждой небольшой кинжал, с которым никогда не расставался, даже в термах, и владению которым посвящал каждый день определённое время. Он чувствовал, что его телохранитель делает то же самое и старается улучить миг, чтоб пустить в ход свой клинок.

– Россы настигают нас! – молвил спутник, на миг выглянув из-под парусинового полога. А когда повернулся к Каридису, то увидел его прыгающим в кусты справа от дороги. – Я должен быть всегда с тобой! – крикнул встревоженный «телохранитель» и прыгнул следом.

Главное – не останавливаться, пусть сердце выпрыгивает из глотки, в ушах шумит, как будто идёт небывалый ливень, а ноги подкашиваются и не хотят нести тело по крутому склону вверх. Только горячее желание бежавшего следом помощника пустить скорее в ход свой клинок давало старшему трапезиту силы мчаться впереди. «Ага, вон она, сторожка, значит, выпрыгнул почти правильно, скорее!» Последнее усилие, последние десять шагов, через красные круги перед глазами, через подкатывающую тошноту. Заметив, что «телохранитель» чуть приотстал, он тоже на мгновение остановился, переводя дух, но, услышав внизу чужие голоса, заставил себя бросить тело вперёд. В сторожку ввалился первым, коротко приказав телохранителю закрыть дубовый засов. Это была роковая ошибка его первого палача. Руки молодого трапезита ещё не оторвались от засова, когда короткий кинжал Каридиса привычным движением вошёл ему в шею и сразу же в правый бок.