Большая книга рождественских рассказов
Шрифт:
– Что? Неправду я говорил вам, жиды вы эдакие неверующие? – торжествующим и даже как будто отчасти радостным голосом крикнул разносчик, первый вестник страшного события.
Теперь уже не могло оставаться никакого сомнения. Священник, невзирая ни на какие убеждения сквайра, ушёл из Тамслейга и настойчиво решил, что он непременно пойдёт обратно домой.
Теперь всякому стало понятно, что он заблудился во время метели и замёрз где-нибудь при переходе через болото.
– Над ним точно совершилась Божья кара, – шёпотом говорила Кезия своей приятельнице, чтобы дети не могли её услышать. – Ах! Уж точно это Бог наказал его! Он беспрестанно бранил и наказывал этих милых малюток и недавно ещё побранил и собирался наказать их за то, что они кормили
Роб принялся громко плакать, глядя на плачущих женщин; ему стало страшно. Но Рэй не проронил ни одной слезинки и всё молчал, постоянно твердя мысленно: «Бог прогневался на него!»
Вот уже наступил и полдень великого праздника Рождества Христова, а ростбиф всё ещё лежал на столе нежареный, между тем как пудинг, приготовленный ещё с вечера, кипел на плите, забытый совершенно; церковные колокола гудели неумолкаемо. Народ стал понемногу сходиться из отдалённых мест прихода, так как небо прояснилось, а усилившийся мороз дал возможность пробраться кое-как сквозь снежные сугробы. Все они принесли страшные вести о происшествиях предшествовавшего дня и ночи: о заметённых снегом телегах, о заблудившихся проезжих и прохожих, о погибели лошадей, о мальчиках-утопленниках, под ногами которых подломился тонкий лёд только что замёрзшей реки, и о крышах нескольких деревенских домов, снесённых снежным ветром. Носились ещё слухи и о том, что большой, шедший из Лондона железнодорожный поезд остановился на двадцатой миле совсем, будучи занесённый снегом, со всем багажом и пассажирами, многие из которых оказались замёрзшими в вагонах в эту страшно холодную ночь.
Кезия слушала все эти рассказы с замиранием сердца. Было уже три часа пополудни; она отставила в сторону праздничный обед и, накормив детей только горячим молочным супом, собрала их всех около себя. Они не настолько любили своего отца, чтобы замечать его отсутствие и тревожиться за него; но в их маленьких сердцах заронилось смутное представление о том, что над ними тяготеет какое-то большое несчастье, вследствие чего все они притихли и озирались испуганными глазами на всё окружающее. Рэй по-прежнему молчал и почти не двигался с места.
В четыре часа уже совсем стемнело. Крестьяне сидели все повесив голову и также притихли, словно испуганные дети. Вот уже наступал и вечер великого праздника Рождества, а церковной службы нет и отправлять её некому. Это обстоятельство казалось им таким великим грехом, которого не замолить потом во всю жизнь.
Ни звука не было слышно на всём пространстве занесённого снегом болота; только изредка раздавалось блеяние овец и мычание коров, загнанных хозяевами в хлев. Во всей деревне и в церкви царствовало мертвенное молчание, а если люди и решались заговорить друг с другом, то не иначе как вполголоса. Вдруг Кезия встала, подвязала белокурые головки девочек-близняшек платками, закутала малюток потеплее и, взяв их обеих на руки, сказала, обращаясь к собравшемуся в кухне народу:
– День Рождества не должен быть проведён без молитвы в церкви. Пойдёмте туда и помолимся там все вместе за моего барина. Таким образом, мы всё-таки почтим этот великий праздник и не будем проводить его точно какие-нибудь нехристи.
И она вышла из дома в глубокие сумерки, несмотря на холодный воздух, потому что теперь ветер уже совсем утих. Рядом с ней шли по снежным сугробам все дети и добрались кое-как до портала церкви, по обе стороны которого росли две высокие тёмные ели; за ней и за детьми следовала толпа женщин с фонарями. Взойдя в церковь, они поставили их на пол трапезы, причём бледный свет их упал на церковные плиты, которые в то же время были могильными плитами схороненных под церковью прихожан. Кезия встала на колени и громко проговорила молитву, которую вполголоса повторяли за ней все прочие женщины; по окончании молитвы наступило общее молчание, посреди которого вдруг раздался слабый голосок маленького Рэя, произнёсшего следующие слова:
– Господи, прошу Тебя, не сердись
больше на папу за бедных птичек. Ведь он не от злости запретил нам кормить их хлебом. Спаси и сохрани птичек, овечек, коровушек и лошадок; помилуй также папу и не сердись на него больше, прошу Тебя!Сказав это, он зарыдал, а глядя на него, заплакали и все женщины, всхлипывания которых громко раздавались в пустой, мрачной церкви. В таком же благоговейном молчании, как пришли в церковь, они потом и вышли из неё; но до этого кто-то из них сказал: «Пропоёмте все вместе какой-нибудь псалом». Однако никто не был в состоянии осуществить это предложение, потому что у всех было тяжело на сердце, так как у многих мужья находились в отсутствии и кто же мог поручиться, что они не погибли также где-нибудь во время снежной метели при переходе через болото. На обратном пути к дому Кезия, обратившись к соседкам, сказала:
– Спасибо вам всем за ваше участие к детям. Идите же теперь все по домам; мне уже не до разговоров; а я останусь пока одна с детьми. Помолитесь, чтобы Бог сохранил их отца!
Женщины были в высшей степени тронуты привязанностью Кезии к этим малюткам и поражены её грустным видом, привыкши видеть её всегда весёлой и говорливой; поэтому они беспрекословно разошлись по домам. Она сделала, как сказала. Придя домой, Кезия собрала вокруг себя всех детей священника, посадив себе на колени обеих маленьких девочек, которые, прильнув к ней, так и заснули у неё на руках. На землю, одетую снежным покровом, постепенно спускалась ночь. Старик-разносчик и старый работник, по слабости своих сил будучи не в состоянии отправиться вместе с прочими крестьянами на поиски священника, сидели в кухне у печки, попивали эль и толковали о недавней буре и метели, какой они оба не припомнят уж лет сорок как.
В этот вечер Кезия не закрыла ставней, а, напротив, зажегши свечи, поставила их на каждом окне, всё ещё надеясь, что свет их наведёт скорее священника на настоящую дорогу, если он ещё жив, но заблудился и отыскивает дорогу к своему дому.
«Господи, спаси, помилуй и сохрани всякую живую душу», – мысленно молилась она, качая на руках девочек-малюток и в то же время думая о кораблях на море, о путешественниках, которые теперь переходят через болото по разным направлениям, о застигнутых метелью стадах овец и о поезде, завязшем в снегу.
Рэй сидел перед камином, обхватив ручонками свои голые колени, так как он был уже совсем раздет, и смотрел на огонь, широко раскрыв глаза и рот.
– Няня, не укладывай меня в постель, – сказал он, – пожалуйста, прошу тебя!
Кезия согласилась на его просьбу и, уложив других детей спать, позволила ему остаться сидеть с ней у огня.
– Отчего ты не хочешь ложиться спать, мой милый? – спросила она его, когда часы с кукушкой пробили девять.
Рэй вздрогнул.
– Оттого, что когда я лег спать вчера вечером, то я видел во сне папу, что он лежит мёртвый в снегу, а Божьи птички закрывают его листьями. Вот мне и кажется, что я опять увижу такой же сон.
– Ах ты, бедняжка!
Он положил свою голову к ней на плечо, и они продолжали сидеть таким образом перед огнём камина.
Часы с кукушкой пробили десять.
Вдруг на дворе послышались голоса и скрип шагов по снегу, залаяли собаки и в окнах снаружи мелькнул огонь зажжённых факелов. Рэй и его няня в одну минуту вскочили и, бросившись к двери, поспешно отворили её. Тут они увидали нескольких человек, несущих кого-то на носилках, и в эту самую минуту тот, который шёл впереди, закричал:
– Маленький барин, гляди-ка сюда! Мы несём тебе твоего отца. Младенец Христос помог нам найти его в канун своего праздника… Нет, нет, не бойся! Он жив!
Рэй, как сидел, босой выскочил на снег.
В продолжение нескольких минут происходила страшная суматоха; потом крестьяне бережно положили носилки на пол перед топившейся печкой, сняли плащ, который был наброшен на них, и глазам Рэя предстала неподвижно лежавшая фигура его отца. Его глаза были закрыты, но помертвевшие бледные губы шептали чуть слышно: