Большая книга стихов

1983

КАМЕНЬ

Я камень запомнил средь горных дорог. Там травы не знают, что где-то их косят. Он был одинок, как языческий бог, Которому жертвы уже не приносят. Он был равнодушен и к бегу машин, И к тихим движеньям стареющих мулов, При свете дневном оставался один И ночью, в мерцании звезд и аулов. Но было ведь, было: молил его жрец От глада и мора избавить селенья, И жертвенник он вспоминал, и овец, И сладостный запах священного тленья. Столетья, как стадо, шли мимо него, Но их замечать не хотел он упрямо. Когда облака обступали его, Он думал, что это развалины храма.

1983

"Я знаю вместилище мрака…"

* * *

Я знаю вместилище мрака, Я с детской поры в нем живу, О нем представленье, однако, Неправильно по существу. Во мраке есть жаркие полдни, И ярко пылает закат. Деревья в садах не бесплодны, И скинии хлеба стоят. В нем синее-синее небо, Полны города суетой, И даже свершается треба Священником в церкви пустой.

1983

НАЧАЛО ЛЕТА

Дочь забудет, изменит жена, друг предаст, — Все проходит, проходит… Но ошибся безжалостный Екклесиаст, Ничего не проходит. Вновь рождается дочь, чтоб забыть об отце, Вновь жена изменяет, Снова друг предает, — и начало в конце Ничего не меняет. Но останется в сердце моем и твоем То, что здесь происходит, Ибо призрачна смерть и мы вечно живем, Ничего не проходит. Потому что осмысленно липа цветет, Звонко думает птица, Это было и будет всегда и уйдет, Чтобы к нам возвратиться.

1983

КОРОТКАЯ ПРОГУЛКА

Молодой человек в безрукавке, На которой был выведен, вроде заставки, Леопард с обнажившимся когтем, Почему-то (и остро) задел меня локтем, (Почему-то я знал наперед, Что поступит он именно так), Но и этот умрет. Эфиопская девка — дитя Козлоногой, С желтоглазой собакой (попробуй потрогай) Мне навстречу идет, чтобы взглядом окинуть: "Разиня, Раскумекал ли, что пред тобою богиня — Самодержица-скука?" Кто, однако, из этих двоих — настоящая сука? Впрочем, обе умрут. Вот и я затрудненным, замедленным шагом Приближаюсь к заманчивым благам: К двум деревьям, к скамейке, к пруду. Сообщает листва, что я скоро уйду, А она-то, листва, После смерти воскреснет и будет другим говорить Приблизительно те же слова. Дождевая появится тучка Или более замысловатая штучка, Скажем, даже комета, Или тень неопознанного голубого предмета, Или тень — на земле — воробья, Я скажу, понимая, что люди меня не услышат: "Это я, это я".

01.08.1983

МУЗЫКА

В иной какой-то жизни был духовен И музыкален, кажется, мой слух, В теперешнем рожденье стал я глух, И глухотой другою, чем Бетховен. Но твердо знаю: музыка — весна. Красноречиво, хоть и бессловесно, Нам говорит о том, что всем известно. И все же в каждом звуке — новизна. Что ей слова, когда есть шелест, шорох И дальние признания скворца, Когда сирень у самого лица И юность яблонь в свадебных уборах, И все земное светом налито, И сколько листьев, столько и мелодий, И что-то просыпается в природе, Я силюсь вспомнить и не помню — что?

14.06.1983

НАДПИСЬ НА ВОСТОЧНОЙ КНИГЕ

Зачем непрочные страницы множить И в упоенье, в темноте надменной Выделывать сомнительный товар? Приходит Время, как халиф Омар, Чтоб ненароком книги уничтожить, За исключением одной — священной.

19.07.1983

"О, как балдеет чужестранец…"

* * *

О, как балдеет чужестранец В ночном саду среди пустыни, Когда впервые видит танец Заискивающей рабыни. О, как звенят ее движенья, То вихревидны, то округлы, Как блещут жизнью украшенья И глаз стопламенные угли. А там, за этим садом звездным, Ползут пески, ползут кругами, И слышно в их дыханье грозном: — Вы тоже станете песками.

21.08.1983

ИМЕНАМ НА ПЛИТАХ

Я хочу умереть в июле, На заре московского дня. Посреди Рахилей и Шмулей Пусть положат в землю меня. Я скажу им тихо: "Смотрите, Вот я жил, и вот я погас. Не на идише, не на иврите Я писал, но писал и о вас. И когда возле мамы лягу, Вы сойдите с плит гробовых И не рвите мою бумагу, — Есть на ней два-три слова живых".

30.08.1983, Горбово

ЗЕМЛЯ

Ты Господом мне завещана, Как трон и венец — королю, На русском, родном, — ты женщина, На русском тебя восхвалю. Не знаю, что с нами станется. Но будем всегда вдвоем, Я избран тобой, избранница, Провозглашен королем. Светлеет жилье оседлое Кочевника-короля. Ты — небо мое пресветлое, Возлюбленная Земля.

09.09.1983

ВБЛИЗИ МУЗЕЯ

Если бы выставить в музее плачущего большевика.

Маяковский

Все подписал, во всем сознался. С генштабом Гитлера спознался, Весь променял партийный стаж На шпионаж и саботаж. Листовки, явки, вихрь свободы, Подполье, каторжные годы, Потом гражданскую войну, — Все отдал, чтоб спасти жену: На двадцать лет она моложе, Два сына на нее похожи… И вывел он пером стальным Свой знаменитый псевдоним, И зарыдал вблизи музея… Ежов, наглея и робея, Смотрел, как плачет большевик, Но к экспонатам он привык.

05.10.1983

ВЕЧЕР В РЕЗИДЕНЦИИ ПОСЛА

Посольской елки разноцветный сон. Еще рождественский сияет праздник. Меж двух коринфских вычурных колонн Играет пианист-отказник. Он молод, бородат, щеголеват, И, кажется, от одного лишь взмаха Двух птиц — двух легких рук — звучат Колоколами фуги Баха. Ему внимают дамы и послы, Священник православный из Дамаска. Колонны, кресла сказочно белы, Но мне мерещится другая сказка: На палубе толпится нищета. Что скрыто в будущем туманном? Как жизнь пойдет? Как будет начата Там заново за океаном? Я слышу бормотанье стариков, Я вижу грязные трущобы И женщин, но уже без париков, Глядящих издали на небоскребы, На ярко освещенный Яшкин-стрит, На улицы, где маклеруют, А дети — кто зубрит, а кто шустрит, А кто беспечно озорует. Им суждено в Нью-Йорке позабыть Погромы в Ковно, в Каменец-Подольске, С акцентом по-английски говорить, Как некогда по-русски и по-польски. Один стоит поодаль. Он затих. С улыбкою на личике нечистом Он слышит ангелов средь свалок городских, Он станет знаменитым пианистом.